Русская литература от олдового Нестора до нестарых Олди. Часть 1. Древнерусская и XVIII век

Рукотворность, именно! Что это не боги, это рукотворные статуи. Вот почему он тут вдруг в гневе, ярости обрушивается аж четырьмя синонимами. «Ниспроверг, и топором посек, и огнем испепелил, и пламенем пожег…» «Огнем испепелил и пламенем пожег» – твои возможности, русская синонимия. «…и без остатка истребил. А кумира сначала в лоб обухом бил…» Ценная информация. То есть он демонстрировал, что это не есть Бог, что если кумира ударить обухом топора в лоб, то никакой кары не будет. «А потом топором сек на маленькие полена и, разведя огонь, обоих сжигал: и кумира, и кучу с куницами. А себе того богатства не брал, но огнем сжигал, говоря, что все это – имущество дьявола». И далее будет его состязание с местным знаменитым колдуном и чародеем. Ой, я уже сама как Епифаний заговорила!

Итак, глава язычников. Вы понимаете, что он заслуживает яростной ненависти и адекватного количества синонимов? Это ж святое дело! «Пришел однажды волхв, чародей-старец, лукавый внушитель наваждений, знаменитый кудесник, волхвам начальник, знахарям старейшина, который волшебным искусством всегда упражнялся, в кудесном чаровании усердный был и имя ему – Пам-сотник». Восьмичастный синонимичный ряд. Восьми! Вот такая очень любопытная форма выражения ненависти. Раз я его ненавижу, я на него навешаю восемь синонимов. Удивительное явление, никогда нигде больше мы с вами такого не встретим. Хотя… может быть, и встретим. Нет, я не права, встретим. Будем мы с вами проходить «Молодую гвардию» Фадеева (естественно, первую редакцию). Я вот вспоминаю там сцену казни Игната Фомина… Ой, там много синонимов, много. Так что нет, пожалуй, вот эта вот тенденция – если уж кого-то ненавидим, то мы обвешаем его синонимами, обвяжем его синонимами, как елку гирляндой, чтобы не сбежал он из наших синонимов – эта, пожалуй, тенденция-то остается, но, естественно, как большая редкость.

Естественно, что Пама-сотника он побеждает. Сюжет жития, с ним всё ясно. Закономерно дальше наступает полное благолепие: «И священники на пермском языке служили обедню, заутреню и вечерню, пели на пермском языке, и каноны по пермским книгам читали, и чтецы читали на пермском наречии, певцы же всякое пение пермское возглашали». Могут это назвать бедностью языка – слово «пермский» в каждой фразе. Вы же понимаете, что речь здесь, конечно, не о бедности языка, с языком у него всё более чем хорошо. А речь исключительно о том, что он в полном восторге, что богослужение на местном языке.

Это мы с вами коротенечко коснулись Епифания Премудрого. Дальше его читайте сами. Можете попытаться «Житие Сергия Радонежского» почитать, настроение себе попортить.

Я сейчас хочу вас подвести к великой проблеме. Проблеме «Петра и Февронии» в нашей с вами современной культуре, о которой мы уже говорили: что в этой повести ничего не сказано о любви. Абсолютно. Поэтому «Повесть» вызывает лютое отторжение у сегодняшних читателей. Это естественно. А куда же нам, бедным, деваться? И сейчас мы с вами уйдем в огромное лирическое отступление. И даже не в одно. Во-первых, о духовных скрепах и о прочности семьи. И во-вторых, наоборот, о сексе в русской культуре вообще и в древнерусской в частности, послемонгольской, разумеется; и заодно почитаем пикантные тексты XV века, я так краснеть буду… И вот только после всего это у нас «Повесть о Петре и Февронии» встанет на свое место. Не совсем туда (или совсем не туда), куда ее пытаются поставить, но вы, по крайней мере, начнете понимать, про что она.