Русская литература первой трети XX века

Итоги размышлений о пролетарской культуре и ее судьбах были подведены Белым во время дискуссии, организованной Вольной философской ассоциацией 21 марта 1920 года в Смольном под названием «Беседа о пролетарской культуре», в которой участвовали П.П. Гайдебуров, Иванов-Разумник, Артур Лурье, К.С. Петров-Водкин, Н.Н. Пунин, А.З. Штейнберг и др.[515] Это выступление легло в основу статьи Белого «Прыжок в царство свободы», где находим важную в нашем контексте фразу: «Пролетариат в устремлении к всечеловеческой культуре является дверью, вскрывающей как раз сторону культуры, которая до сих пор остается не буржуазной, не дворянской и не пролетарской, а человеческой»[516].

Еще более подробно и уже до некоторой степени ретроспективно Белый писал о пролетарской культуре первых послеоктябрьских лет в статье «Культура в современной России», написанной для первого номера критико-библиографического журнала «Новая русская книга», издававшегося профессором А.С. Ященко в Берлине[517]. Журнал давал большую информацию не только о состоянии русского книжного рынка, но старался держать читателей в курсе всех процессов, происходивших в русской культуре того периода. И примечательно, что в своей статье, призванной стать до некоторой степени основополагающей, так как она открывала первый номер сменившего название журнала. Белый более всего говорит о той молодой советской культуре, которая рождалась в эти годы и была связана с деятельностью Пролеткульта. Начиная свою статью с решительного утверждения: «С уверенностью проходя через ряд картин русской жизни, переживая эти картины в себе, умирая и воскресая на протяжении одного дня, — твердишь себе: «Новая Россия родилась: испытание огнем пройдено»»[518], — Белый анализирует искусство, не имеющее прецедентов в истории русской культуры. В этой статье отчетливо ощутимы антропософские интересы Белого, явно, на наш вкус, преувеличена общность всей мировой культуры в некоем всеобщем «космическом сознании», но основной ее пафос, выраженный в словах: «Культура не в ставшем, а в становлении, не в форме, а в творческом процессе образования многоразличия форм»[519],— заслуживает пристального внимания. Из приведенного нами принципиального положения исходит и описание идей, вкусов, творческих принципов молодой, становящейся пролетарской культуры, какой она виделась Белому в идеале: «Во время криков «за» и «против» пролетарской поэзии в студиях стиховедения Пролеткультов наперекор Богдановым, Фриче и Лебедевым-Полянским с одной стороны, наперекор эстетам, снобам и эйленшпигелям (разных поэтических школочек) — поэты из пролетариев упорно, скромно, трудолюбиво изучали музу Пушкина, Тютчева, Гоголя, благоговейно приемля дары вечной культуры искусств. <...> Пролетарские поэты углублялись в теории слова, в проблемы философии языка, через них переходя в круг обще-философских проблем. Их художественные вкусы? Один — влекся к Пушкину, другой — к Тютчеву, тот — к Рабиндранат<у> Тагору; многие — к Блоку. Вместо отсутствия индивидуализма один из критиков (бывший рабочий) проповедовал: в максимуме индивидуализма и динамизма лишь может окрепнуть поэзия пролетариев. И поднимались дебаты о том, может ли быть поэзия пролетарских поэтов «пролетарской поэзией». Вместо кокетливого «мы» поэты из пролетариев все чаще и чаще заговаривали о конкретном ощущении космического «я» (нового «я»), уничтожающего антиномию между «я» личным и суммою этих «я» (или «мы»). Поднимались проблемы самосознания и космического сознания»[520].

И далее речь идет уже о проблемах не только литературных и культурных, но о жизненном поведении старых поэтов по отношению к новой поэтической поросли; эти проблемы не потеряли своей актуальности для сегодняшнего литературоведения, нередко пишущего о них слишком упрощенно. Вот как говорит об этом Белый: «Помню, как связь моя с кружком пролетарских поэтов подверглась всяческому осмеянию, подозрению, клевете; одни в ней видели лишь «службу начальству», другие коварную агитацию «буржуазного спеца», деморализующего стихию пролетарской культуры; не видели одного: любви поэта к поэтам же и совместного ощупывания форм за-классовой, вечной поэзии, по-новому грядущей к нам. Вместо твердокаменных разрушителей ценностей (желанных одним и a priori ненавидимых другими), вышла новая оригинальная, еще слегка прорастающая зеленью форм школа поэтов, о, насколько более серьезная, чем фаланга кофейных <так!> поэтов»[521].