Русская литература первой трети XX века

Думается, что гораздо менее восторженные упоминания об этом романе в письмах к Матвеескому (отметим, впрочем, что одно письмо, где об увлечении рассказано наиболее подробно, пропало на почте и до адресата не дошло), позволяет заподозрить вовсе не столь напряженные переживания, какими они кажутся по письмам к Чичерину. Не имея возможности безоговорочно настаивать на своем истолковании, поскольку и ныне материал все же достаточно ограничен, все же предложим вернуться к более традиционной точке зрения, по которой мимолетные симпатии к нескольким сразу девушкам прошли для Кузмина без особых последствий .

Еще более важной представляется следующая группа писем, написанных из имения Чичериных Караул в Кирсановском уезде Тамбовской губернии, поскольку она позволяет несколько скорректировать само представление об отношениях Кузмина с Чичериным. Когда в нашем распоряжении были только письма двух друзей, казалось естественным следовать позднейшему свидетельству самого Кузмина: «В пятый класс к нам поступил Чичерин, вскоре со мной подружившийся, и семья которого имела на меня огромное влияние. Я радовался, отдыхая в большой, «как следует», барской семье и внешних видах обеспеченного житья. Мы сошлись в обожании музыки, вместе бегали на «Беляевские концерты», изучали Моцарта, ходили на галерею в театр»[1031]. Исходя из этого строилась общая картина этой дружбы в биографической книге о Кузмине[1032], тем более, что и сохранившийся корпус переписки не давал оснований для другой трактовки. Какими бы острыми ни были споры между друзьями, они никогда, как казалось, не выходили за пределы дружеской полемики.

Ныне публикуемые письма дают основания говорить о том, что даже в самые ранние годы разногласия часто выстраивались в целую систему противостояния, особенно когда это касалось не только взаимоотношений между двумя молодыми людьми, но и всего отношения Кузмина к разветвленному семейству Чичериных, а особенно к наиболее известному его члену — Борису Николаевичу. Конечно, отчасти это отношение являлось плодом «эпатажности», но, судя по всему, в нем было и нечто, определенное реальными взглядами Кузмина. Прежде всего это относится к той доктринальности, которая для Кузмина останется неприемлемой на протяжении всей его жизни, будь то доктринальность Б.Н. Чичерина, или Вяч. Иванова, или кого-либо еще. Но в то же время и «пустое фразерство» младшего Чичерина, стремление ко всепониманию и постижению как можно большего количества разнообразных культур также воспринимается Кузминым как нечто достаточно чуждое. С известной степенью условности можно было бы, видимо, обозначить его собственные устремления как желание глубочайшим образом пережить ряд избранных культурно-исторических образований, сделав их основанием собственного творчества. Все же остальное должно было, видимо, восприниматься как дополнительные свидетельства, лишь подкрепляющие основные выводы. Те же эпохи мировой культуры, которые в поле зрения не попадали, слишком мало интересовали Кузмина, тогда как для Чичерина было характерно стремление к всеобъемлющей универсальности при относительном безразличии к ценностной наполненности оказавшегося в поле зрения материала. Вероятно, именно это и служило глубинной причиной всех разногласий двух людей, небезразличных для русской культуры и истории. И письма Кузмина из Караула ценны для нас прежде всего тем, что приоткрывают истоки расхождений, ставших впоследствии непреодолимыми.

И, конечно, кроме всего прочего, письма интересны тем, что позволяют хотя бы до некоторой степени восстановить атмосферу искусства, неизменно окружавшую если не всех, то хотя бы некоторых одноклассников Кузмина. Живопись, музыка, поэзия составляют ту среду, в которой эти молодые люди существуют. Свободное переживание самых разнообразных художественных впечатлений является для них уже в те годы существеннейшей необходимостью, и без этого помыслить свою дальнейшую жизнь, понимаемую как романтически воспринятая жизнь художника (см. конец письма 5), уже невозможно. Если ранее мы понимали это лишь по переписке с Чичериным, то теперь новые свидетельства подтверждают это впечатление с высокой степенью достоверности.

Письма хранятся в Отделе письменных источников Новгородского Государственного объединению музея-заповедника. Ф. 193. Инв. 9915—1917. Приносим сердечную благодарность Е.Е. Степанову, указавшему нам на существование документов, и заведующей ОПИ Г.К. Маркиной, любезно разрешившей публикацию и много способствовавшей получению ксерокопий. Как следует из надписи на конверте, в котором хранятся письма, они были переданы в архив самим адресатом в 1920 г.

1