Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям

Среди этих скрытых проблем – власть в литературе, межгендерные, межнациональные и междужанровые взаимодействия, топология и содержание современного искусства, порнография и моральная любознательность, иное многое. А полем, на котором развертывается обсуждение этой проблематики, зачастую служит не только то, что и «Вопросах литературы», и «Новом мире» считают литературой «серьезной» и «подлинной», но также (а иногда и по преимуществу) актуальная и альтернативная словесности, масскульт, трэш, графомания или наивное искусство. При этом критики-филологи, как правило, отстраняются от разговора об идеологической составляющей искусства, избегают жестких этических и эстетических оценок, полагая себя и ни участниками литературного процесса, и ни агентами книжного рынка, а экспертами, что добру и злу внимают с одинаково холодным исследовательским интересом.

Разумеется, границы между разными школами в отечественной критике условны и, во всяком случае, проницаемы, так что критикам-филологам (например, Елене Рабинович, Андрею Зорину, Илье Кукулину, Даниле Давыдову и др.) случается время от времени выступать и на страницах толстых литературных журналов. Но понимания и одобрения они, безусловно, ищут не в писательской среде, как литературные критики традиционной ориентации, и не у издателей, как книжные критики, а у западных славистов и в кругу таких же, как они, гуманитариев-интеллектуалов.

См. АКТУАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА; АЛЬТЕРНАТИВНАЯ ЛИТЕРАТУРА; КАЧЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА; КРИТИКА КНИЖНАЯ; КРИТИКА ЛИТЕРАТУРНАЯ; КРИТИКА НЕПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ

КРИТИЧЕСКИЙ СЕНТИМЕНТАЛИЗМ

Так Сергей Гандлевский охарактеризовал свой собственный художественный опыт и опыт неформальной поэтической школы «Московское время» (А. Сопровский, Б. Кенжеев, А. Цветков) в статье с одноименным названием, датированной 1989 годом.

Согласно его точке зрения, если «тайна – первопричина лирической поэзии», то «дело поэта не раскрытие тайны, а воспроизведение ее в неприкосновенности, чтобы человек, причастный той же тайне, со страхом и восхищением узнал ее по твоим словам, как внезапно досказывает собеседник, оборвав твою историю на полуслове, твое же сновидение». Это бережное воспроизведение тайны, столь же сладостной, сколь обычно и позорной, компрометирующей личность, не достигается ни волевым усилием, проникнутым «судейским» пафосом презрения к миру и личной праведности, ни насмешкой, огонь которой от похвальной самоиронии непохвально перебрасывается «на идеалы вообще, на язык вообще, на авторитеты вообще». Поэтому наиболее приемлем, по С. Гандлевскому, лишь «третий способ переживания общей тайны», когда ни со своим прошлым, ни со своим временем не разговаривают отстраненно и/или свысока, а главным становится «любовь сквозь стыд и стыд сквозь любовь». Очертания критического сентиментализма, – подчеркивает С. Гандлевский, – по определению «размыты», а позиция поэтов, держащихся этой традиции, «шатка, двойственна», «и пора называть вещи своими именами: эти поэты попросту по-человечески слабы. Хорошо это или плохо? Скорее всего неплохо, если не расплыться вовсе, а держать в уме и высокий пафос и иронию».