Русская литература Серебряного века. Поэтика символизма: учебное пособие

«Эти сонаты, прелюдии, поэмы – уже не музыкальные произведения только. Это – малые литургические акты, малые мистерии. В них начинается та «настоящая» магия звуков, о которой раньше только мечтал Скрябин: ритмы становятся заклинательными, в их судорожности чудится воля, продвигающая какие-то психические токи. В смене ритмических и динамических контрастов рождается глубокое, почти гипнотическое воздействие на психику, а мелодический рисунок делается фразою почти непосредственной заклинательной мощи. Самое исполнение их у Скрябина делается актом тайнодейственным, литургией, в которой он был священнодействующим. Во время этих исполнений и пассивные слушатели начинали чувствовать те токи, которые исходили от автора-исполнителя и пронизывали их психику; начинали чувствовать, что это не «простое художественное» исполнение, а что-то более иррациональное и уже устремляющееся от берегов искусства» (курсив наш. – И.М.)[156].

В наши дни представление о такого рода массовом воздействии, природа которого все еще неясна, мог получить всякий, наблюдавший по телевидению ли, иным ли образом публичные выступления разных «экстрасенсов» – которые достигают некоторых наглядных результатов, даже применяя, по сути, примитивные приемы, никак не сравнимые с тем глубоким и изощренным воздействием, которое оказывала (судя и по вышеприведенным словам Сабанеева и по многим иным свидетельствам современников) поздняя музыка Скрябина в его собственном исполнении. Можно добавить, что во время богослужений и коллективных исповедей св. прав. Иоанна Кронштадтского, происходивших в конце XIX – начале XX вв., было много случаев, официально признанных актами чудотворения. Разумеется, это были акты, по природе своей противоположные тому, что происходило на скрябинских выступлениях. Но сама результативная сила последних была тоже очень велика, а ряды фанатичных поклонниц композитора («скрябинисток»), вероятно, формировались из лиц того же психического склада, что ряды «иоанниток» (которых Иоанн Кронштадтский увещевал и даже отлучал от церкви). Во всяком случае, А.Н. Скрябин добивался впечатляющих результатов, хотя природа этих результатов неясна. Но, по крайней мере, это, вопреки Сабанееву, не выход за пределы искусства, а энергичнейшая попытка (пусть субъективная) вернуть искусство в русло его «исконных» задач. И это не отказ от общественного служения средствами искусства, а особое понимание сущности такого служения. Скрябин, как и писатели-символисты, стремившиеся овладеть «магией слов» и «магией звуков», несомненно, надеялись облагодетельствовать человечество. Как сказал о Скрябине К. Бальмонт, композитор «музыкою хотел пересоздать» нашу землю[157]. Для Бальмонта это не метафора.

Вяч. Иванов многократно писал о Скрябине, чьи энергичные поиски дверей в «запредельное», «потустороннее» будили надежду на осуществление собственных ивановских теоретических чаяний. По Иванову, скрябинский путь в искусстве – «магический в положительном смысле этого слова... заключается в стремлении пережить конститутивные элементы данного искусства внутри их самих и открыть в них космические первоосновы сущего. ...

Этим путем шел Скрябин»[158].

Вскоре после неожиданной трагической смерти Скрябина, потрясшей (и явно испугавшей) многих «мистиков», Иванов пишет статью «Скрябин и дух революции» (1917), вошедшую в его сборник «Родное и вселенское». Здесь говорится: «Скрябин думал, что немногие избранные принимают решения за все человечество втайне и что внешние потрясения происходят в мире во исполнение их сокровенной творческой воли. ...

Этот мистик глубоко верил в изначальность духа и подчиненность ему вещества, как и в иерархию духов, и в зависимость движения человеческого множества от мировой мысли его духовных руководителей (видимо, слова эти можно отнести на счет и самого Иванова, и на счет других символистов, покушавшихся преобразить, «пересоздать» жизнь силою своего искусства – своего духа! – И.М.). ... Он радовался тому, что вспыхнула мировая война, видя в ней преддверие новой эпохи. Он приветствовал стоящее у дверей коренное изменение всего общественного строя. Эти стадии внешнего обновления исторической жизни были ему желанны, как необходимые предварительные метаморфозы перед окончательным и уже чисто духовным событием – вольным переходом человечества на иную ступень бытия»[159].