Русская литература Серебряного века. Поэтика символизма: учебное пособие

Любопытно, что ниже, после ряда новых комплиментов революции, Вяч. Иванов не без гордости называет Скрябина «одним из ее духовных виновников»[160]. Иными словами, Иванов склонен в момент написания статьи верить, что эта революция свершилась «во исполнение сокровенной творческой воли» Скрябина и других «немногих избранных» духовных руководителей человечества («персональный список» которых для Иванова, естественно, включал помимо Скрябина также Шопенгауэра, Вагнера, Ницше и так далее – вплоть до самого Вяч. Иванова и его соратников по символизму). Эта претензия сегодня выглядит наивной (музыка Скрябина как один из главных подспудных толчков к октябрьскому перевороту?!), но в этом – характерная черта мировидения многих людей серебряного века, немало объясняющая, к слову сказать, в поведении ряда творческих деятелей, страстно приветствовавших революцию на ее первом этапе и лишь после наглядного знакомства с ее конкретными жестокими перипетиями начинавших испытывать внутренний разлад.

Полезно сопоставить эти рассуждения еще с некоторыми фрагментами из монографии Л. Сабанеева «Скрябин» (1916). Этот композитор и музыковед, человек из скрябинского окружения, пишет:

«Уже не сфера одного какого-нибудь искусства должна быть подвластна этому Мессии – Орфею. <...> Он должен осуществить конечный синтез всех искусств. <...>

Из его крайней активности рожден и тот принципиальный «прометеизм», который живет во всех его творениях и во всей его идее. <...> В иных нюансах этот прометеизм воплощается в форму сатанизма. Иногда это – уже диаволизм, обольстительный в опьяненности красотою чувственного плана, причудливый и экстравагантный, льнущий к эротическим краскам, воплощенный им в ряде причудливых миниатюр, в таких шедеврах, как «сатаническая поэма», в ряде моментов его крупных произведений. <...>»[161].

Прервем цитату, чтобы напомнить уже приводившиеся слова А.Ф. Лосева о Скрябине, в более энергичной манере говорящие о том же самом. Кстати, по поводу скрябинского «прометеизма» и его личного «духовного виновничества» в оборвавших серебряный век социальных катаклизмах Лосев тоже высказался. Ср.: «Скрябин... делается астрологом и алхимиком, магом, волшебником, колдуном и чудотворцем. «Я» Скрябина – пророчество революции и гибели европейских богов, и не особенно дальновидны были наши доморощенные, интеллигентские дипломаты, когда они подсмеивались над постановкой скрябинского «Прометея» в Большом театре во дни годовщины Октябрьской революции»[162].

Продолжим приостановленную цитату из книги Л. Сабанеева «Скрябин». Сабанеев пишет далее:

«Не без умысла я так долго останавливаюсь на диаволизме, в этом пункте я вижу разгадку очень многого в скрябинской жизни и в его творческой трагедии. Несомненно, что его сатанизм был взращен на первых порах настроениями той эпохи, в которую он жил. В это время волна мистических настроений прокатилась по всему миру, найдя свое первое отражение в литературе, наводненной магией и чернокнижием»[163].

Последнее совершенно справедливо. Магия, мистицизм – постоянные атрибуты и литературной и даже литературоведческой атмосферы серебряного века, в первую очередь символистских кругов, судя и по нашему материалу.

Еще у истоков данного периода культурной истории России Д.С. Мережковский констатировал «признаки того же мистического веяния, что пронеслось над всей европейской литературой. Как писатель относится к вечным вопросам о Боге, о смерти, о любви, о природе, всего более интересует нового критика, т.е. именно та сторона поэзии, мимо которой прежнее поколение публицистов проходило с равнодушием и непониманием: как будто все общественные идеалы, земная справедливость и равенство не основываются на этих вечных, легкомысленно отвергнутых й теперь с новою силою, с новою болью вернувшихся вопросах».

И далее именно так Д. Мережковский интерпретирует творчество Ф.М. Достоевского и даже НА. Некрасова – у каждого из них усматривая религиозно-мистическую доминанту: «Именно это служение злобе дня, т.е. слабую сторону Некрасова превознесли наши реалистические критики. Они совершенно упустили из виду, что есть другой Некрасов – великий и свободный поэт, <...> Некрасов-идеалист, Некрасов – как более или менее все русские люди – мистик, Некрасов, верующий в божественный и страдальческий образ распятого Бога, самое чистое и святое воплощение духа народного. <...> Вот в чем его сила!

Храм Божий на горе мелькнул <и т.д.>

<...>

Вот истинный Некрасов, бессмертный русский поэт!»