Русская литература: страсть и власть

И еще одна вещь, тоже очень важная, тематическая. Когда-то Пастернак сказал, что думает «о смерти и неотступно творит этим жизнь». Но в том-то и дело, что смерть, особенно загробность, провожание мертвого, – это поэтическая тема. Проза с этим не справляется. Я знаю две попытки с помощью рефренов осуществить в прозе контакт с умершим. Это «Клара Милич» Тургенева и это «да святится имя Твое» – у Куприна в «Гранатовом браслете». И может быть, это единственные в «Гранатовом браслете» десять – двадцать строк, которые можно читать без мучительного чувства неловкости за автора. Можно добавить третий пример из литературы, например сцену прощания Лары с Живаго. Но в принципе проза очень редко достигает такого контакта. А вот прозо-поэтический синтез с этим может сладить. И попытка Пушкина нащупать жанр стихотворения в прозе – это попытка гениальная.

Но это все формальная сторона дела, перейдем к содержательной.

«Песни западных славян» играют в творчестве Пушкина двоякую роль. Роль страшную. С одной стороны, это нравственное завещание его славянам вообще и русскому народу в частности. С другой стороны, еще более страшной, – это пророчество о собственной судьбе. Но сначала о том, почему «Песни западных славян» стали основой пушкинского этического кодекса.

Почему Пушкин берется за фольклорную стилизацию? Пушкин попался на стилизацию Мериме. И не он один. Попался и Мицкевич. А с какой целью Мериме затеял свою стилизацию? По его словам, чтобы заработать на путешествие по Балканам. На самом деле Мериме тоже нащупывает новую территорию для искусства и впервые приносит Балканы на блюдце в русскую, в европейскую литературу. Потом будет «Дракула» Брэма Стокера, потом будут разнообразные стилизации про вампиров и упырей, «Семья вурдалака», например, Алексея Толстого. Но первым, кто заинтересовался по-настоящему фольклором Балкан и претворил его в высокую поэзию, был Мериме.

Вук Караджич собрал некоторые сербские песни, выпустил первый том в 1827 году; этот том есть в библиотеке Пушкина, он «Сестру и братьев» оттуда взял. Да, есть некоторые записи на сербском языке. Есть некоторые легенды, но писателей нет еще. Иво Андрич еще не родился. Балканский миф, удивительный по своей наполненности, живучести, самоироничности, еще не создан. Мериме первый, кто сделал из Балкан литературу. Запад Европы, а точнее, западное славянство удивительным образом сочетает в себе славянские черты (доброту, широту души, некоторую безалаберность, некоторый алкоголизм) и западный кодекс чести. В нем огромное количество табу, запретов, предписаний, очень строгая, очень кристаллическая жизнь, очень кровавая. Умирать – это профессия, убивать – это удовольствие. Очень жесткий кодекс.

Пушкин заповедал, завещал славянам западное славянство, западные черты в сочетании со славянскими в фольклоре. Потому что этот фольклор, в отличие от бесконечно длинных песен русской равнины, – фольклор действенный, балладный, живой.

Фабульных балладных народных песен очень мало на русском Востоке, а уж на русской средней равнине, в русской средней полосе, их почти нет. Иногда это мрачное предсказание:

Когда вырастешь, дочка, отдадут тебя замуж
В деревню большую, в деревню чужую.
Мужики там всё злые, топорами секутся,
А по будням там дождь, и по праздникам дождь.
Ничего не происходит, но уже видно, что будет очень плохо.

Фабульная, балладная народная песня в России – большая редкость. А Пушкин пытается создать новый русский фольклор. И этот новый русский фольклор писан вольным пятистопным хореем, местами переходящим в дольник. Этот новый русский фольклор сочетает в себе мощь русских страстей, силу русского слова и западную, как правило, чрезвычайно конкретную и яркую фабулу.

Вот что делает Пушкин.

Он берет из Мериме «Морлак в Венеции» – «Влах в Венеции» называется у Пушкина – и создает великолепную песню: