Русская литература. Теоретический и исторический аспекты: учебное пособие

Толстой и Достоевский совершенно по-разному отвечали на вопрос, что прячется в глубине души каждого человека. Достоевский считал человека существом, по сути, иррациональным. В подполье души его героев мы часто обнаруживаем стремление к саморазрушению, которое может выражаться «на поверхности» и в уродливых поступках, и в жертвенности. Толстой же считал, что любой человек, заглянув глубоко в себя, обнаружит там Бога – именно так он называл источник нравственности, мудрости, присутствующий в каждом человеке. Его герои отличаются, по большому счету, тем, насколько не замутнен в них этот источник, тем, насколько они смогли сохранить чистоту, естественность, насколько не испорчены они обществом, цивилизацией. Несмотря на такое расхождение в их понимании сути человеческой натуры, Толстого и Достоевского объединяет стремление проникнуть в самые заветные уголки человеческой души. Они запечатлевали сам процесс рождения мыслей, идей, чувств. В отличие от них, И.С. Тургенев отказывался обнажать жизнь души своих героев. Он считал, что чувство слишком иррационально, загадочно, а прямой анализ упрощает его, и поэтому «психолог должен исчезнуть в художнике, как исчезает от глаза скелет под живым и теплым телом, которому он служит прочной, но невидимой опорой»[130]. Внутренний мир своих героев он раскрывает через внешние проявления (жесты, манеру поведения, внешний вид), через их восприятие природы, музыки, поэтому мы называем Тургенева мастером «скрытого психологизма».

В повести «Первая любовь» Тургенев сталкивает самосознание подростка (он считает себя взрослым человеком) и внешние проявления его возраста (он ведет себя как ребенок). Детская непосредственность выражается в том, как герой реагирует на новое для него чувство любви: «Я присел на стул и долго сидел как очарованный. То, что я ощущал, было так ново и так сладко… Я сидел, чуть-чуть озираясь и не шевелясь, медленно дышал и только по временам то молча смеялся, вспоминая, то внутренно холодел при мысли, что я влюблен, что вот она, вот эта любовь. Лицо Зинаиды тихо плыло передо мною во мраке – плыло и не проплывало; губы ее все так же загадочно улыбались, глаза глядели на меня немного сбоку, вопросительно, задумчиво и нежно… как в то мгновение, когда я расстался с ней. Наконец я встал, на цыпочках подошел к своей постели и осторожно, не раздеваясь, положил голову на подушку, как бы страшась резким движением потревожить то, чем я был переполнен»[131]. Поведение более точно выражает психологическое состояние героя, чем его самооценка.

Скрытый психологизм характерен также для творческой манеры А.П. Чехова. Современники часто упрекали писателя в том, что в его произведениях невозможно найти какой-то ясной мысли, идеи, т. е. явной, понятной читателю авторской морали. Действительно, может показаться, что Чехов скользит по поверхности. Одно из проявлений такой «поверхностности» – отсутствие в его произведениях развернутых описаний, длинных внутренних монологов. Однако у Чехова ничего вроде бы не значащая фраза, случайная деталь могут сказать больше, чем многословные пассажи. Например, в рассказе «Володя большой и Володя маленький» набор звуков, который пропевает герой в ответ на реплики других персонажей, «Тара…ра…бумбия»[132], не значит ничего и очень много: эта песенка выражает его нежелание слушать, отвечать, вести диалог с другим человеком. «Бессмысленная деталь» в «Душечке» – запыленное, без одной ножки кресло отца, валяющееся на чердаке, – ракрывает опустошенность главной героини, Оленьки, ее ощущение, что она никому не нужна. Портрет героини нельзя назвать подробным: кроткий взгляд, розовые щеки, белая шея с родинкой и указание на то, что Оленька – барышня «очень здоровая»[133]. Ее здоровый вид подчеркивает, что ее не раздирают противоречия, не мучают сомнения. В зависимости от внутреннего состояния Оленька полнеет или худеет: пустота внутри героини легко наполняется интересами ее близких, и когда она теряет близких людей, то с ними уходит из ее жизни смысл, она худеет, дурнеет. В сознании читателя возникает образ некой пустой полости, размеры которой зависят от наполнения извне (взглядами на жизнь, интересами других). Чехова часто сравнивали с импрессионистами, но его можно сблизить и с Амедео Модильяни: несколько точных линий, штрихов – и перед нами возникают удивительно живые, пронзительные образы.