Русская литература в Германии. Восприятие русской литературы в художественном творчестве и литературной критике немецкоязычных писателей с XVIII века до настоящего времени

В конце 1890-х годов усиливается тенденция к сопоставлению Толстого и Достоевского. Начало этой моде кладут эссе некоторых натуралистов и Роберта Зайчика «Мировоззрение Достоевского и Толстого» («Die Weltanschauung Dostojewski’s und Tolstoi’s», 1893), последующее развитие эта тема получает во влиятельной статье Отто Юлиуса Бирбаума («Достоевский», 1910, из упомянутой выше книги: «Достоевский. Три эссе…»), работе Волынского «Русская литература наших дней» («Die russische Literatur der Gegenwart», 1902), книге Шпенглера «Закат Европы» («Der Untergang des Abendlandes», 1918/1922), эссе Томаса Манна «Гёте и Толстой» («Goethe und Tolstoi», 1921/1923) и таких работах, как опубликованные в 1959 году размышления Джорджа Стайнера «Толстой или Достоевский?» («Tolstoy or Dostoevsky?»), книга Федора Степуна «Достоевский и Толстой: христианство и социальная революция» («Dostojewskij und Tolstoi. Christentum und soziale Revolution», 1961), а также исследование теолога Мартина Дёрне «Толстой и Достоевский. Две христианские утопии» («Tolstoj und Dostojewskij. Zwei christliche Utopien», 1969). Самый объемный и влиятельный труд на указанную тему принадлежит Мережковскому, автору монографии «Л. Толстой и Достоевский» (в немецком издании под названием «Tolstoj und Dostojewski als Menschen und als K"unstler», 1903). Противопоставление проводится как в биографическом, так и в творческом плане. Толстого характеризует отменное здоровье и витальность, сосредоточенность на телесном, плотском начале; он – «ясновидец плоти», органически связанный с природой и предпринимающий болезненную попытку отречения от нее, но и его религия окрашена язычеством и носит земной характер. В противоположность ему Достоевский – болезненный и страдающий «ясновидец духа», художник, углубленный во внутренний мир человека, христианин, устремленный в мир иной. Типологизация Мережковского, схематичная и вобравшая в себя эстетические идеи Шиллера («О наивной и сентиментальной поэзии» («"Uber naive und sentimentalische Dichtung»)), оказала огромное влияние на взгляды многих немецких писателей, например Гофмансталя, Бара и в особенности Томаса Манна как автора большого эссе «Гёте и Толстой. Фрагменты к проблеме гуманизма».

Сравнения подобного рода корреспондируют с упомянутой нами ранее, наблюдаемой уже с начала 1890-х годов тенденцией оценивать Толстого и Достоевского, как и русскую литературу в целом, не с художественной, а с мировоззренческой и культурно-философской точки зрения. Противопоставление Толстого и Достоевского высвечивает эту тенденцию особенно ярко. Герои их произведений интерпретируются как носители идей, подвергаемых присвоению и узурпации. Так, в образе Раскольникова из «Преступления и наказания» видят воплощение извращенного идеализма, сравнивают его с Наполеоном, с ницшеанским сверхчеловеком. Идеологическая инструментализация творчества Достоевского и Толстого обнаруживает себя во множестве произведений – от Гофмансталя до Анны Зегерс.

Отношение к русскому интерпретационному дискурсу

Важным феноменом восприятия русской литературы в Германии является его зависимость от русского интерпретационного дискурса и определяющих его идеологических установок. В этом контексте литература представляет собой не просто результат творческой работы с языком, ей приписываются возможности легитимации или создания культурных ценностей, в ней видят фактор формирования личной и национальной идентичности. Самое позднее с середины XIX века поэзия начинает восприниматься в России как важная форма постановки философских, теологических и общественных проблем. Эта практика восходит, с одной стороны, к деятельности Виссариона Белинского, Николая Добролюбова, Николая Чернышевского и других представителей «революционно-демократического» лагеря, с другой – определяет консервативную, религиозно-философскую, мифопоэтическую интерпретацию культуры в лице Соловьева, Мережковского и Волынского. Связанная с этим концентрация интереса на личности писателя, восприятие художника как привилегированного носителя и провозвестника высшего знания о мире отчетливо влияет на немецкую рецепцию русской литературы как в первой трети XX века (Томас Манн, Стефан Цвейг, Герман Гессе), так и в период после окончания Второй мировой войны (марксистская литература и критика в ГДР, ориентированная на наследие революционных демократов). В обоих случаях писатели и их произведения выступают по преимуществу объектом не эстетической, а религиозно-философской или общественно-политической дискуссии, что нередко обусловливает искаженное восприятие русской литературы в Германии XX века.

4.4. Русская литература в контексте немецкого натурализма

Литературно-критическая дискуссия в журналах и эссеистике