Русская литература XIX века. 1880-1890: учебное пособие

В том же году Мережковский читает цикл публичных лекций, посвящённых анализу современной литературы и путям её обновления. В 1893 г. опубликована его книга «О причинах упадка и о новых течениях современной литературы», ставшая манифестом нового литературного направления – символизма.

В 1896 г. выходят в свет «Новые стихотворения. 1891–1895». После публикации этой книт Мережковский как поэт выступает всё реже. Его главное внимание сосредотачивается на художественной прозе, философских эссе, литературно-критических и публицистических статьях. Первым в этом ряду становится сборник очерков «Вечные спутники: Портреты из всемирной литературы» (1897). Проза и эссеистика Мережковского развивала его религиозно-философское учение «Третьего Завета». Важной культурной, философской и общественной сферой его деятельности стали организованные им совместно с З.Н. Гиппиус собрания в Религиозно-философском обществе, открытом в 1907 г. в Петербурге по инициативе Мережковского и его друзей.

Последний поэтический сборник Мережковского «Собрание стихов. 1883–1910» был издан в Петербурге в 1910 г. В него вошли 49 «лирических пьес» и 14 «легенд и поэм».

Вообще художник во многом относился к своим стихам отстранённо, как к определённому литературному труду, не являющемуся для него первостепенным. В прижизненном полном собрании сочинений он исключил большую часть своих стихотворений (например, в семнадцатитомном Полном собрании сочинений [М., 19 И—1913]). К тому же он перемещал стихотворения хронологически, не выстраивая при этом композиционно, полифонически звучащую «книгу стихотворений», как это делали Брюсов, Бальмонт, Белый, Блок, Волошин. Поэзия не была его главным литературным самовыражением, однако в ней намечены основные мотивы и символы его миросозерцания в целом.

Как поэт Мережковский прошёл путь, характерный для многих русских символистов «первой волны». Он начал с подражаний Надсону и с использования умозрений и стилистики народнической поэзии. Пережив определённый творческий кризис, теоретически осмысленный им в упоминавшейся выше брошюре «О причинах упадка и о новых течениях современной литературы», он сформировал свою окончательную лирическую семантику и поэтику: мистическое содержание, символизация и «расширение художественной впечатлительности в духе изощрённого импрессионизма».

Установка художника касалась прежде всего образности, содержания поэтического текста. «Изощрённостью» в области ритма, рифмы, мелодики поэт не увлекался. В его стиле преобладает своеобразная взволнованная рассудочность. Он больше был «художником» идеи, а не «формы».

В ранней поэзии Мережковского особенно сильны мотивы одиночества. В духе романтической традиции лирический герой Мережковского говорит о своём конфликте с человеческим обществом и формирует характерную для двоемирия оппозицию общества и природы. Таково, например, лирическое признание в одном из стихотворений 1887 г.:

И хочу, но не з силах любить я людей:
Я чужой среди них; сердцу ближе друзей —
Звёзды, небо, холодная синяя даль
И лесов, и пустыни немая печаль…

Романтическая, книжная декларативность чувствуется в искусственной лексике этой вроде бы «исповеди», ведь заканчивается монолог лирического героя молитвенным обращением к Богу. Таково слово «пустыня» в значении «уединение». Вспомним хотя бы пушкинское: «Приветствую тебя, пустынный уголок…». Или слово «пустыня» в одноимённых пушкинском и лермонтовском стихотворениях «Пророк». В монологе 21-летнего поэта эта стилистика явно заимствуется, поэтому и молитвенный финал звучит также книжно: «Дай мне силы, Господь, моих братьев любить!»

С другой стороны, декларативные признания лирического героя приоткрывают реальную философско-психологическую проблему и эмоциональное состояние, ею порождённое. Это своеобразное опустошение души, вызванное рациональной рефлексией (в этом ряду и увлечение позитивизмом), и такой же интеллектуальный эгоцентризм. В том же стихотворении находим следующее признание: «И мне страшно всю жизнь не любить никого. / Неужели навек моё сердце мертво?» Это рационально-депрессивное состояние вообще типично для молодого Мережковского. К нему добавлялись упаднические настроения конца века. В стихотворении «Одиночество» это переживание пересекается с интуициями тютчевского «Silentium»: «Поверь мне: – люди не поймут / Твоей души до дна!»; «Чужое сердце – мир чужой, / И нет к нему пути! / В него и любящей душой / Не можем мы войти».

Однако уже здесь Мережковский переживает это состояние как «болезнь души». Ему плохо с самим собой, его внутренний мир дисгармоничен и вызывает жалость: «В своей тюрьме, – в себе самом, / Ты, бедный человек, // В любви, и в дружбе, и во всём / Один, один навек!..» Как это не похоже на тютчевскую полноту внутреннего мира, которую поэт и призывает сохранить в «молчании».