Русская литература XIX века. 1880-1890: учебное пособие

Сборники стали первой литературной декларацией символизма как нового течения в России. Брюсов объявлял о намерении создать школу символической поэзии. В предисловии к первому сборнику он заявлял, что его задачи состояли в том, чтобы «выразить тонкие, едва уловимые настроения», «рядом сопоставленных образов как бы загипнотизировать читателя». Символизм он понимал как «поэзию оттенков#-, по существу, отождествляя символизм и импрессионизм. Однако на практике эти «оттенки» были не отражением впечатлений от реальности, а произволом художника. Почти в духе раннего футуризма молодой поэт стремится эпатировать читателя. Экзотические образы связаны иррационально. Ассоциативный стиль, сформированный импрессионизмом, приобретал в художественном мышлении Брюсова причудливые формы.

В скандально знаменитом стихотворении 1895 г. «Творчество» возникает именно такал художественная система. Образы не «отражают» действительность и не «выражают» внутренний мир поэта, а живут собственной жизнью. В произведении изображается ночная (вечерняя) комната, наполненная игрой теней и цветов – фиолетового и лазоревого. Листья домашних пальм-латаний бросают тени от света из окна, падая на блестящую, как эмаль, изразцовую печь. Отсюда новый образ: «Фиолетовые руки / На эмалевой стене / Полусонно чертят звуки / В звонкозвучной тишине». Возможно, эти «фиолетовые руки» – тени от листьев пальмы, а возможно, образ возник под влиянием «спиритических» впечатлений, где также упоминаются прикосновения невидимых рук и даже некие незримые для глаза «ласки» (дневниковые записи «Спиритические сеансы 1893», в особенности раздел «Мой первый транс»). Да и сами тавтологические повторы похожи на невнятный спиритический лепет медиумов или, напротив, заклинания вызывателя духов. Отсюда такие обороты, как «несозданные создания», «звонко-звучная тишина», «с лаской ластятся». Этой же медиумической игрой воображения объясняется и вызвавший столько насмешек образ (см., например, пародию Вл. Соловьёва, где высмеивается «двойная» луна):

Всходит месяц обнажённый
При лазоревой луне…
Звуки реют полусонно,
Звуки ластятся ко мне.

Конечно, можно объяснить это раздвоение тем, что луна – это фонарь за окном, но тогда всё иррационально очаровательное, «гипнотическое» становится лишь причудливой аллегорией в духе эстетики барокко. В тексте же получается, что луна и месяц – это разные объекты, к тому же различающиеся полом, отсюда и такая почти «эротическая» подробность как месяц «обнажённый».

Образы живут самостоятельно, и в этом заключается сущность модернизма, который не стремится к жизнеподобию, а творит свою действительность – реальность искусства. Ведь и названо стихотворение «Творчество». В нём передаётся сам процесс воображения, воплощения мира в самоценные образы. Композиционно текст обрамлён строфами, где вначале упоминается «тень несозданных созданий», а в финале появляются «тайны созданных созданий», т. е. художественный итог «прислушивания» к наполненной неуловимым содержанием «звонкозвучной тишине».

Как развёрнутая метафора строится образный мир другого знаменитого стихотворения «Ночью» (1895), в котором Москва отождествляется с самкой страуса:

Дремлет Москва, словно самка
спящего страуса,
Грязные крылья по тёмной почве
раскинуты,
Кругло-тяжёлые веки безжизненно
сдвинуты,
Тянется шея – беззвучная черная Яуза.

Здесь Брюсов предпринимает эксперименты и с ритмом, вводя в стих дополнительные ударные слоги, разбивая строку на ритмические отрезки.

А вот ещё один экзотический пример стихотворения со сверх-длинной строкой, с обозначенной строфической цезурой. Это стихотворение 1895 г. «Тени». Строчка как бы не умещается на странице:

Сладострастные тени на тёмной постели окружили, легли,
притаились, манят,
Наклоняются груди, сгибаются спины, веет жгучий, тягучий,
глухой аромат. (…)
Наблюдаю в мерцаньи колен изваянья, беломраморность
бёдер, оттенки волос…
А дымящее пламя взвивается в вихре и сливает тела в разноцветный хаос.

Подобная эротическая игра также эпатировала публику, но была дозволена символизму. Или такой эротический пассаж из стихотворения «Предчувствие» (1894), открывающего «первобытный» цикл «Полдень Явы»: «Идем: я здесь! Мы будем наслаждаться, – / Играть, блуждать, в венках из орхидей, / Тела сплетать, как пара жадных змей!». Со времён «легкой поэзии» такие поэтические призывы были забыты и стали казаться безнравственными.