Русская литература XVIII века. Петровская эпоха. Феофан Прокопович. Учебное пособие

М. П. Алексеев, исследуя судьбу «Прения земли и моря» в древнерусской письменности, находит родство этого жанра с античной драмой, в которой сцены-состязания занимали большое место. Обилие диалогов характерно и для средневековой литературы: споры, прения, состязания и многие другие типы диалога «были, – считает учёный, – чрезвычайно распространены на всём романо-германском Западе и греко-славянском Востоке»[290]. В жанре оставалось много типического, – но, конечно, появлялись и специфические отличия. Прослеживая генезис жанра, М. П. Алексеев пишет, что русская письменность усвоила его через Византию: «Спор души с телом», «Прение живота со смертью» и многие другие модификации жанра активно переводились, трансформировались, входили в состав древнерусской письменности. При этом возникают не только композиционные, чисто внешние, но и содержательные видоизменения: христианско-теологическая, этическая тематика превалировала над другими темами. Таким образом, на примере даже одного памятника переводной древнерусской литературы показана чрезвычайно сложная жизнь жанра, окрашенная христианской символикой, приближенная к ортодоксальной церковной православной догматике, сквозь которую пробивались реалистические и поэтические представления о стихиях природы. Истоки – византийские с отзвуками античной мифологии – были осложнены библейско-евангельской символикой и народно-поэтическими представлениями[291].

Замечательным памятником переводного «разговора» является «Прение Григория Паламы “с хионы и турки”». Г. М. Прохоров отмечает доступность памятника самой широкой публике и по языку, и по способу изложения мыслей, что привлекло к нему славянского переводчика[292]. Античная традиция философского диалога, трансформированная византийской богословской полемичес кой культурой, внедрялась в средневековое мировоззрение русского человека, тем более что нашим богословам требовались авторитетные образцы литературы словесных состязаний с инакомыслящими. Так, позднее именно на этот памятник будет опираться известный полемист XVI в. Иосиф Волоцкий. Так же как будет усвоен русской полемической литературой и основной метод Паламы – аналогия: «То, что требовалось показать, он сопоставлял с самоочевидно-ясными соотношениями и явлениями – то более широкими, общими, то того же плана, но более узкими»[293].

Иного плана русский перевод XVI в. польского сочинения XV в. «Разговор магистра Поликарпа со смертью». Научный теологический диспут уступает место стихотворному диалогу, в котором религиозно-нравоучительная тема разработана в сатирическом направлении, не без юмористических деталей. Интересно, что русский перевод утратил как раз лучшее, что имелось в оригинале: юмор, сарказм. Русский переводчик придал «Разговору» наставительно-назидательный тон, снял стихотворную форму, резко сократил текст, сблизив его с жанром притчи, поучительной повести, т. е. памятник стал жанром учительной литературы Древней Руси[294]. Вместе с тем определённые каноны жанра всё глубже входят в литературу, о чём свидетельствуют появившиеся собственно русские «прения», «беседы», «споры»…

Древнерусская письменность, новая литература жанрово обогащались не только через переводную литературу. Все, кто знал латынь, древнегреческий, другие иностранные языки, могли творчески заимствовать напрямую, о чём мы находим (уже применительно к XVII–XVIII вв.) признания самих авторов.

Однако наряду с переводной или обработанной традицией восприятия жанра параллельно и соприкасаясь шёл собственно русский процесс жанрообразования. В связи с развитием и расцветом публицистики в XV–XVI вв. (а «писатели XV–XVI вв. – полемисты по преимуществу»[295]) жанр «диалога», «беседы», «прения», «разговора», «спора» получает особое звучание. Причём оживляется не только переводной вид жанра, но и переживает расцвет собственно русская его модификация. Жанр богословской полемики – «спор», «беседа», «прение» – явился веянием времени. Теологический аспект в жанре приобретает ярко выраженную социально-политическую остроту, эмоциональность, «гневливость». Это со всей очевидностью обнаруживается в «Прении с Иосифом Волоцким» Вассиана Патрикеева (1515) – «своеобразном диалоге, – как считает Я. С. Лурье, – между обоими оппонентами: обвинениями Иосифа и опровержениями их Вассианом»[296].