Русская модель управления

хозяйствования, делает бессмысленным погоню предприятия за эффективностью работы, зато делает очень осмысленными попытки директоров предприятий наладить отношения с местным руководством. Теперь для успешной работы требуются не налаженный менеджмент, не технологии и не инновации а хороший контакт с властями и арбитражными судами.

В результате хозяйственная среда стремительно феодализируется и деградирует. «Другими словами, существующее законодательство в сфере несостоятельности (банкротства) на практике применяется в целях, противоположн^гх тем, на достижение которых оно, по логике, должно было быть направлено Это можно отнести к уникальной российской специфике: закон пишется и принимается в одних целях, а применяется — совершенно в других» .

Практика применения Закона о банкротстве не может не противоречить духу и целям этого закона, так как в обществе нет движущей силы, заинтересованной в правильной, адекватной реализации этого закона. Кто хочет банкротства неэффективных предприятий? Их топ-менеджмент? Разумеется, нет. Персонал? Ни в коем случае! Новый хозяин, предположительно эффективный собственник, разгонит за плохую работу значительную часть старого коллектива и, скорее всего (в силу устаревшей структуры нашей экономики), перепрофилирует производство, что также повлечет замену персонала. Вот и согласны люди терпеть задержки зарплаты, лишь бы завод не обанкротили. Местные власти тоже не хотят смены собственника. Предприятие может быть куплено людьми иногородними и станет менее подконтрольным, сложнее будет пользоваться его финансовыми потоками и получать политическую и иную поддержку.

А кто вообще заинтересован в том, чтобы банкротства стали нормальным механизмом оздоровления экономики страны? В принципе — все граждане, но применительно к каждому предприятию — никто, вы не найдете такого субъекта. Закон изначально был принят под несуществующего субъекта и потому не мог работать.

Аналогичным образом подменяются задачи нарождающихся институтов социального партнерства, в частности трехсторонних комиссий, призванных ввести отношения работодателей и коллективов в цивилизованные рамки. «Профсоюзы, выступая защитниками и выразителями интересов наемн^хх работников, становятся для администрации региона источником информации о болев^хх точках, которые берутся под контроль государства. В рамках трехсторонней комиссии профсоюзы получают возможность блокироваться с областной администрацией для того, чтобы влиять на руководителей предприятий. ...Таким образом, система социального партнерства трансформируется в российских условиях в систему восстановления административного контроля областной власти на своей территории»³³⁰.

А поскольку именно органы государственной власти заинтересованы в работе трехсторонних комиссий, то «...сразу же бросается в глаза, что институты социального партнерства в России соз­даны по инициативе сверху»³³¹.

³²⁹ Там же С 5

³³⁰ Борисов В А Социальное партнерство, опять российская специфика // ЭКО, 1999. — № 12 -С 93

³³¹ Там же С 89

«Создается представление о том, что в России в условиях слабости или практического отсутствия гражданского общества реформы, которые в Европе шли снизу, от общества, как результат в^ххода на поверхность нов^хх укладов, новых типов производств в борьбе со сложившимися, в России проводились в интересах власти перед лицом внешней и внутренней угрозы, в частности со стороны собственного общества. Поэтому эти реформы осуществлялись прежде всего посредством пода3]2ления общества, породив специфический русский феномен отчуждения общества от власти» ³².

Все модернизации в России отклоняются от намеченной цели, потому что для адекватного проведения этих модернизаций нет заинтересованных в их успехе движущих сил, нет еще тех слоев населения, тех типов чиновников, тех групп избирателей, менеджеров, политиков, судей, журналистов, которые будут двигать новшества. И приходится вместо нормальных движущих сил реформ волевым решением назначать квазидвижущие силы, тех, кто по своему опыту и социальному положению не соответствует возложенной роли реформаторов.

Не было у большевистской революции развитого и осознавшего свои цели пролетариата, вот и делала революцию непролетарская по своему составу партия, созданная из осколков других классов. «Чиновники рассматривались как идеологически чуждые. Поэтому была выдвинута задача создать собственные кадры, имеющие „правильное" происхождение, „наше собственное" образование, прошедшие пролетаризацию. Пролетаризация оказалась абсолютно бесполезным средством. К концу 20-х годов средний чиновник уже зарабатывал гораздо больше, чем средний рабочий. В 30-е годы чиновники были уже основной опорой режима. Л. Д. Троцкий утверждал, что сталинизм — это эманация бюрократии»³³³.