Русская модель управления

Если денежная реформа 1947 года продемонстрировала растущую коррумпированность государственного аппарата при плановой экономике, то августовский кризис 1998 года наглядно показал размах коррупции в условиях рынка. «Те, кто заранее получил доступ к информации о точной дате дефолта, смогли сколотить колоссальные состояния, — рассказывает депутат Госдумы Иван Грачев. — Меня поразили суммы, которые перекочевали в карманы недобросовестных фирм и чиновников. Я знал, что многие чиновники играли на рынке ГКО, использовали другие возможности наживаться за счет доступа к конфиденциальной информации, но августовский дефолт стал просто апофеозом…»[466]

Нынешние «новые русские», несомненно, побили все рекорды своих исторических предшественников. Имущественное неравенство в сегодняшней России достигло невиданного прежде уровня. Средний душевой доход 15 % богатых в России в восемь раз выше, чем у 85 % всех остальных российских граждан. При этом те же 15 % имеют 57 % всех денежных доходов, обладают 92 % доходов от собственности, 85 % сбережений, 99 % общих сумм покупки валюты[467]. Привыкшее к уравниловке общество не имеет встроенных механизмов ограничения неравенства, и маятник по-прежнему попеременно движется то к казарменному равенству (в стабильной фазе), то к вопиющей нищете большинства на фоне сказочного обогащения немногих (в нестабильной фазе).

В первую очередь богатеют те, в ком в меньшей степени развиты традиционные стереотипы поведения, люди, не получившие традиционного русского воспитания. Например, не связанные стереотипами уравниловки представители национальных меньшинств. Что касается русских, то чаще других материального успеха достигают люди, в силу каких-то частных причин выросшие не в семье, а, скажем, в спортивном или музыкальном интернате или в какой-то иной необычной среде. Нередко это те, кем еще в детстве судьба распорядилась весьма жестоко, но в качестве скромной компенсации избавила их от балласта устаревших стереотипов поведения.

Собранные в нестабильные периоды богатства, как правило, не удается передать по наследству. Эта фаза потому и является мобилизационно-перераспределительной, что все имущество в конечном счете мобилизуется и перераспределяется. Процесс передела не затихает на первых нуворишах. Так, созданные олигархами в ходе недавних рыночных реформ финансово-промышленные империи были в одночасье сметены августовским кризисом 1998 года. Началось новое перераспределение, судя по всему, не последнее. «Если в 1996 г. борьба за контроль завершилась в 25 % российских корпораций, в начале 1998 г. — в 50 %, то после кризиса 1998 г. опять произошел откат. О вновь начавшемся в 1998–1999 гг. массовом перераспределении собственности в корпоративном секторе говорят данные регистраторов…»[468]

Поскольку наскоро сколоченные в нестабильный период богатства противоречат русским национальным стереотипам уравнительного распределения, получены «неправедным» путем с точки зрения традиционной (то есть существовавшей в стабильную эпоху) морали, то население не может примириться с существованием богатых людей. Отсюда один шаг до морального оправдания грабежей и поджогов их имущества. Еще в 20-х годах XX века популярный психоаналитик А. Б. Залкинд считал, что вечную заповедь «не укради» необходимо толковать с сугубо классовых позиций, заменив ее этической формулой т. Ленина «грабь награбленное», которая является лишь русским видоизменением марксистской формулы «экспроприация экспроприаторов»[469].

Уравнительное распределение и периодические колебания системы управления то в стабильное, то в нестабильное состояние не давали людям шанса разбогатеть и надолго сохранить материальное благополучие. Тем самым блокировалась возможность удовлетворения «относительных» (в терминологии Дж. М. Кейнса) потребностей — стремления получить имущественное превосходство над окружающими, стремления, являющегося важнейший стимулом хозяйственной деятельности.

Оставался второй мотив, заставляющий людей трудиться по возможности более производительно, — работа для удовлетворения «абсолютных» (по Кейнсу) потребностей, для собственного пропитания и обеспечения минимальных жизненных удобств, в крайнем случае, для выживания и простого демографического воспроизводства по принципу «не до жиру, быть бы живу». Однако русская модель управления выработала целый ряд механизмов, делавших излишней заботу о труде ради собственного существования. Перераспределение ресурсов позволяло и работящему, и неработящему, и умеющему, и неумеющему выжить примерно с одинаковой вероятностью. Механизмы такого перераспределения были различны в разные эпохи, имели отраслевые и региональные особенности, но суть их оставалась всегда одна и та же — каждый должен иметь возможность выжить независимо от того, успешно или неуспешно он работает.