Русская модель управления

Пожалуй, лучшей иллюстрацией дуалистичности русского менталитета в связи с двойственностью системы управления может служить живопись 10–20-х годов XX века — русский авангард. Это был своеобразный реванш язычества после почти тысячи лет христианства. Эта живопись полностью отрицает все христианские основы, традиционный уклад жизни, настолько она чудовищно яркая, наглая, животная. Русский авангард, точно уловивший поднимавшиеся в обществе настроения, идентичен состоянию воли у взбунтовавшегося крестьянина — так сильно на полотнах выражено стремление вырваться за пределы всего привычного и опостылевшего. Характерные для картин русских авангардистов буйные формы и бесстыжие цвета представляют собой живописный бунт, бессмысленный и беспощадный. Рафинированный европейский живописный модернизм начала XX века, на мой взгляд, смотрится на фоне русского авангарда примерно так же, как скромная неврастения на фоне буйного помешательства.

Неудивительно, что по мере стабилизации системы управления русский авангард был административно задушен и заменен социалистическим реализмом, советским аналогом старорежимного стиля. Соцреализм соответствовал стабильному, застойному состоянию системы управления. Смена течений в российской и советской живописи наглядно характеризует смену состояний системы управления — то стабильное, то нестабильное.

Сходные процессы происходили в архитектуре, где свойственные нестабильному периоду поиски привели к созданию шедевров Мельникова, конструктивизму Татлина, братьев Весниных и многих других. Все это было закономерно вытеснено кондовым советским стилем, более подходящим для стабилизирующейся системы. И в поэзии, чутко реагирующей на состояние умов, происходили аналогичные явления. Поэты «серебряного века», отбросив традиции, увлеченно искали новые формы и интонации. Но со сменой эпохи поиск новых форм постепенно прекратился. С гибелью Маяковского на поэтическом Олимпе надолго воцарились традиционалисты (в худшем смысле этого слова).

Одним административным давлением нельзя объяснить исчезновение новаторских течений в живописи, архитектуре и поэзии. Смена режимов изменила воспринимаемый художниками и поэтами вектор общественного настроения. Николай Заболоцкий был неукротимым экспериментатором, своей поэзией отрицавший привычные формы. В поздний же период своего творчества он стал писать в более классической манере не только под воздействием лагерного опыта, но и в силу собственной творческой эволюции. Последней картиной Малевича, агронома по образованию, был тихий сельский пейзаж. Татлин, конструктор и инженер, к старости стал рисовать милые садовые цветы[235].

Потребовалось еще более полувека для того, чтобы в глубинах русского национального характера проснулась очередная волна буйства и отрицания, вылившаяся в так называемый русский рок.

С точки зрения здравого смысла кажется странным, что в структурах мышления, менталитете, образе жизни, в идеологии общества нет защитных механизмов, препятствующих смене состояний системы управления. Как отдельному человеку должно быть психологически сложно переходить в другой режим существования, в одночасье менять стереотипы поведения, так и общество в целом должно бы сопротивляться резким переменам в образе жизни и отказу от традиций. В большинстве стран роль такого «якоря-стабилизатора» выполняет идеологическая сфера, в качестве которой на протяжении большей части истории человечества выступала религия.

Идеологической основой западных стран изначально был католицизм. Даже в тех обществах, которые впоследствии, в ходе Реформации, стали протестантскими, базовые представления о роли идеологии в государстве, о соотношении духовной и светской власти уже были заложены католицизмом. Если сравнить структуры церковной организации в Западной Европе и России, то обнаружатся принципиальные различия.

Во главе католической церкви стоит папа римский, ему подчиняются кардиналы, кардиналам — епископы и так далее, вплоть до приходского священника в каком-нибудь дальнем сельском приходе. Поэтому властные нити церковной организации находятся за пределами национальной государственности. И государство, и общество, неважно в Германии ли, во Франции ли, имеют ограниченные возможности влияния как на кадровую политику церкви, так и на идеологическую сферу в целом.

«Григорианская реформа, названная так по имени папы Григория VII, была лишь наиболее внешним проявлением мощного движения, которое тогда увлекло церковь на возвратный путь к истокам. Речь шла о восстановлении перед лицом воинов автономии и власти класса священников. …Отсюда стремление укрепить независимость папства, предоставив избрание понтифика коллегии кардиналов (декрет Николая II от 1059 года). Отсюда же и усилия, направленные на то, чтоб вывести духовенство из-под власти светской аристократии, чтобы отнять у императора и, следовательно, у сеньоров право назначения и инвеституры епископов, а заодно и подчинить светскую власть духовной, возвысив меч духовной власти над мечом светской или передав оба папе.