Русская модель управления

Западные общества выработали к концу средневековья такие организационно-управленческие технологии. Действуя в едином правовом, экономическом, культурном и информационном пространстве, конкуренция отбирала лучшие образцы, созданные независимыми предприятиями, университетами, газетами, политическими партиями, религиозными конфессиями, муниципалитетами и прочими организациями.

Русская же модель управления базируется на строгой централизации. Как только Россия стала страной, именуемой Великим княжеством Московским, фазы раздробленности как таковые исчезли. Поэтому не было механизма, который мог бы давать обществу инновации. Никто уже не мог работать, как ему заблагорассудится, на свой страх и риск, своими методами изобретать, творить, писать, строить отношения с крестьянами и чиновниками. Были единые образцы, и их следовало соблюдать. Инновации не возникали, государство строго следило за тем, чтоб все было правильно, а значит, одинаково. Наступила фаза непрерывной империи, которая благоприятствует количественному росту, закреплению отобранных на предыдущей стадии прогресса правил и стереотипов, но тормозит качественное развитие.

Последствия не заставили себя долго ждать. Уже в XVII веке «…русское общество впервые заметило, что его западные соседи достигли каких-то необычных успехов, и обнаружило все очевиднее вскрывавшуюся в войнах, в дипломатических сношениях, в торговом обмене скудость собственных материальных средств перед западноевропейскими, что вело к осознанию своей отсталости. В московской правительственной среде и в обществе появляются люди, которых гнетет сомнение, завещала ли старина всю полноту средств, достаточных для дальнейшего благополучного существования; они теряют прежнее национальное самодовольство и начинают искать указаний и уроков у чужих людей на Западе, все более убеждаясь в его превосходстве и в своей отсталости»[307].

А поскольку новые правила, стереотипы поведения и технологии не вырабатывались внутри страны, их вынужденно приходилось импортировать. В кризисные периоды, когда застой совсем брал государство за горло, все рушилось после проигранной войны или внутренних распрей. Новый государь и правящая верхушка приходили к выводу о необходимости кардинальных перемен, и нигде не могли взять концепции и образцы для реформ, кроме как за рубежом, в первую очередь на Западе. «Московии, замкнувшейся в своей имперской спеси, не хватало культурных ресурсов даже для национальной жизни. Возникает жадное внимание к Западу…»[308]. Так появилась идея догоняющих модернизаций, которые проводились и Петром I, и большевиками, и нынешними демократами.

Соответственно, в отношении ко всему заграничному русское общество шарахалось от высокомерного шапкозакидательства (после внешнеполитических успехов и победоносных войн, как при первых московских царях, в николаевской России или в послевоенном СССР) до раболепного подражания (после поражений и кризисов), «от гордыни Третьего Рима до готовности усвоить любой чужеземный обычай»[309].

В первом случае люди, побывавшие за границей, рассматривались не как носители ценного опыта, а как потенциальные вредители. «Путешествие в грешную землю — иноверческую и особенно нехристианскую, считалось делом крайне сомнительным в религиозном отношении: в Древней Руси тогда избегали ездить, и тех, кто отправлялся за границу, могли оплакивать, как покойника. Конрад Буссов в Летописи Московской в 1613 г. пишет: „Русские, особенно знатного рода, согласятся скорее уморить, нежели отправить своих детей в чужие страны. Они думают, что одна Россия государство христианское, что в других странах обитают люди поганые, некрещеные, не верующие в Бога, что их дети навсегда погубят свою душу, если умрут на чужбине, между неверными, и только тот идет прямо в рай, кто скончает свою жизнь на родине“»[310].

«Древнерусский духовник спрашивал на исповеди: „В татарех или в латынех в полону не бывал ли еси?“ или даже: „В чюжую землю отъехать не мыслилъ ли еси?“ и накладывал епитимью на того, кто был в плену или случайно („нуждою“) оказался в нечистой земле»[311]. Так что сталинские репрессии в отношении своих военнопленных и прочих соотечественников, побывавших за рубежом, были не случайным явлением, а следствием давней мировоззренческой традиции. Масштабы заимствования элементов заграничной материальной, духовной и социальной культуры напрямую зависели от движения маятника русской системы управления из стабильного состояния в нестабильное. «Перенос иностранного управленческого опыта в практику управления российскими предприятиями — явление не новое. Интерес к иностранному управленческому опыту возрастал в периоды кардинальных преобразований, глубоких реформ: во второй половине 20-х — начале 30-х годов (индустриализация); середине 50-х — начале 60-х (демократизация управления эпохи хрущевской „оттепели“); начале 70-х (повышение хозяйственно-экономической самостоятельности предприятий); и наконец, во второй половине 80-х — с началом эпохи перестройки»[312].