Русская муза парижской богемы. Маревна

Маревна старалась утешить его, хотела пойти к Ангелине, поговорить с ней, предлагала свою помощь. Но об этом нельзя было даже заикаться, они навсегда стали врагами.

Молодая художница продолжала работать, искать свой путь в живописи. Она перешла от кубизма к пуантилизму. Ее увлекал этот стиль письма в живописи, когда на холст наносятся мелкие мазки прямоугольной или круглой формы. Краски при этом не смешиваются на палитре. Смешение цветов с образованием оттенков происходит на этапе восприятия картины зрителем. Название стиля произошло от французского слова pointillisme – точечность. Основоположником стиля был Жорж Сера, положивший в его основу теорию цвета и оптики.

Маревна была невероятно упорна в достижении своей цели. Она долгое время работала в этой живописной манере, достигла значительных успехов. Ее работы отличались прозрачностью, объемом, четкостью формы и соразмерностью.

Когда знаменитый французский художник-импрессионист Поль Синьяк, который вместе с Сера основал пуантилизм, увидел работы Маревны, он был поражен ее мастерством. Именно Синьяк предложил Маревне помощь в ее бедственном положении и написал рекомендательное письмо к одному из влиятельных французских публицистов Феликсу Фенеону. Там есть такие строки: «Я уверен, что если бы Сера мог увидеть акварели и некоторые работы маслом, написанные Маревной, он был бы очарован свежестью и силой ее искусства». Фенеону понравились работы молодой художницы, он отзывался о них с восторгом.

– Работай! Ты должна работать! – говорил Диего Ривера, – я смогу организовать тебе выставку. Пикассо тоже обещал свою помощь. Но оба они были слишком заняты своими делами, своим творчеством. Маревна должна была рассчитывать только на себя, идти своим путем. Именно тогда она осознала, что поиск собственного пути в искусстве – ее главная цель. Для нее так же, как и для Модильяни, Риверы, искусство не было роскошью, это и была сама жизнь, и они принесли ему в жертву все земные свершения.

Шло время, ребенок не поправлялся. Однажды Диего пришел к Маревне и сказал, что он заглянул буквально на пару минут, малышу плохо, его жизнь в опасности, Ангелина в тяжелом состоянии.

– Что мы можем сделать? – говорил он. – Эта бесконечная война! Может, мы могли бы лучше заботиться о ребенке, но в приюте оставлять его нельзя – там можно погибнуть от сырости. Держать его дома? Но у нас нет покоя, и постоянно не хватает угля.

Он винил обстоятельства, но не сказал о том, что они с Ангелиной часто оставляли ребенка одного, он спал, раскрывшись, а в комнате был лютый холод. Виновата была не только война…

Прошло несколько дней, и как-то ночью Маревна услышала тяжелые шаги Диего. Она сразу все поняла. Он зашел в комнату, тяжело сел на кровать, охватив голову руками.

– Все кончено, – сказал он глухо.

Что можно было ответить, неужели существуют слова, которыми можно было утешить отца, потерявшего ребенка?

…На следующий день состоялись похороны. Маревна стояла, прячась за деревьями.

Когда все уехали, она подошла к могиле с несколькими цветками, которые принесла с собой. Она положила цветы рядом с другими возле небольшого креста с написанным именем: «Диего Ривера» и ушла, решив, что придет еще не раз.

Маревна с трудом дошла домой. Ноги совершенно не слушались, она замерзла. Мастерская встретила холодом, не было сил разжечь печку. Она заснула в слезах.

…Революция 1917 года в России произвела переворот в парижской среде русских эмигрантов. Многие начали собираться домой, в Россию. В «Ротонде» и столовой Дилевского только и было разговоров, что об отъезде. Начали разъезжаться и друзья Маревны. Уехали Оренбург с женой Катей, Луначарский, Марк Шагал и Давид Штеренберг. Все они рассчитывали на лучшие условия для творчества, надеялись на работу и на хорошие заработки. Звали они с собой и Маревну. Но она не решалась уехать. Причин было множество. Конечно, прежде всего это Ривера, который все еще оставался в Париже, и потом, в Париже уже начали говорить и писать о ее работах. Не только она отказалась от репатриации. Многие русские художники остались в Париже, им казалось, что тут безопаснее. Остались Хаим Сутин, Осип Цадкин, Архипенко, Михаил Ларионов, Наталья Гончарова. Они пристально следили за происходящим в России зарождением новой культуры. В Париже между тем слова «кубизм» и «большевизм» почему-то стали синонимами. Всех, кто проявлял свободомыслие, – в жизни или искусстве, клеймили словами: «Ну, конечно, он кубист, большевик. Чего от него ждать?»