Русская муза парижской богемы. Маревна

Диего рассказывал о себе небылицы, всякий раз добавляя новые живописные подробности. Достоверно то, что он родился в 1886 году в древнем мексиканском городе Гуанахуато. Семья была небогатой, но, как уверял Ривера, родовитой, свидетельством этому служит его длинное имя. Он был очень даровитым ребенком. Родители, обнаружив у него талант к рисунку, послали его учиться в Сан-Карлос в Академию изящных искусств. После ее окончания он решил посвятить себя живописи и отправился в Испанию.

В 1909 году живопись еще не была экспортным товаром – не существовало передвижных музейных выставок, не говоря уже о репродукциях работ великих мастеров. Чтобы увидеть Эль Греко, Гойю, Веласкеса, Рафаэля, Босха или Микельанджело, нужно было посетить музей. Диего часами простаивал у полотен великих мастеров в музеях Мадрида, Барселоны, Толедо. Но одной Испании ему показалось недостаточно, и в 1910 году он приезжает в Париж, селится в центре художественной жизни – на Монпарнасе. Париж – это еще и школа живописи. Самое большое художественное потрясение Диего испытал, увидев в витрине торговца картинами Волара полотно Сезанна. Впоследствии он рассказывав: «Я начал разглядывать картину в одиннадцать часов утра. В полдень Волар отправился обедать и запер дверь галереи. Когда через час он вернулся и увидел, что я все еще стою перед картиной, погруженный в созерцание, то метнул на меня свирепый взгляд. Я был так плохо одет, что он, должно быть, принял меня за вора. Потом он вдруг встал, взял другую картину Сезанна и поставил ее в витрине вместо первой. Потом одну за другой принес еще три картины Сезанна. Уже начинало темнеть. Волар зажег свет в витрине и поставил туда еще одну картину Сезанна. Наконец он вышел ко мне и, стоя в дверях, крикнул: «Да поймите, вы, больше их у меня нет!»

Диего явился домой в половине третьего утра, у него начался жар, он бредил – так подействовали на него холод парижских улиц и потрясение от картин Сезанна. Первая встреча с Сезанном стала для Диего определяющей. Он начал нескончаемые поиски новых путей в искусстве. В Париже в то время совершалась революция в истории искусств, основы модернизма закладывались в живописи, архитектуре, музыке, поэзии, литературе.

Ривера стал сторонником эстетических теорий кубизма, его богом становится Пабло Пикассо. С ним он не только говорит на одном языке, он и мыслит, и творит подобно своему кумиру. Занимаясь живописью, Диего, как он сам говорил, «побеждал в себе демонов».

Классическая испанская живопись, которую он изучал в Академии Сан-Карлос и в Толедо, проникаясь влиянием Эль-Греко, была сокрушена и низвергнута кубизмом с его изломами и дерзким отрицанием основ. «Всякое движение вперед, – говорил он, – это революционное движение, которое не щадит ничего».

Вскоре сбывается самое заветное желание Диего. Вместе с Фуджитой и Кавасимой, японскими художниками, он знакомится с Пикассо, приходит в его мастерскую. На Монпарнасе его окружают художники, которые ищут пути к новому искусству. У него возникает особая общность с художниками и писателями – эмигрантами из Восточной Европы: Сутиным, Кислингом, Максом Жакобом, Ильей Эренбургом (который сделает Риверу прототипом своего героя Хулио Хуренито, принца богемы, хвастуна и фантазера). А с Амедео Модильяни его связывала настоящая, хоть и эксцентричная, дружба, с братской взаимопомощью, совместными попойками и бурными ссорами.

Он был высок, тучен, громогласен. Всегда ходил в широкополой шляпе и с тростью, на которой были вырезаны ацтекские фигурки. В «Ротонде» он появлялся с русской женщиной – Ангелиной. Вот какой она осталась в воспоминаниях Ильи Эренбурга: «…Петербуржанка, с голубыми глазами, светлыми волосами, по-северному сдержана. Ангелина обладала сильной волей и хорошим характером, это ей помогало с терпением, воистину ангельским, переносить приступы гнева и веселья буйного Диего. Он говорил: «Ее правильно окрестили…»

Мастерская Риверы на улице дю Депар привлекала многих художников. Они собирались почти ежедневно и, как всегда, за разговорами, спорами и нехитрым угощением пролетала ночь. Ангелина была приветлива, она, казалось, не возражала против шумных сборищ и всегда была удивительно ласкова с Диего. Он отвечал ей тем же, они, казалось, были очень близки и счастливы.

Маревне нравились его работы, они ее волновали своей необычностью, смелостью композиций, красок. Но было еще что-то, необъяснимо-волнующее в их отношениях. Нет, еще ничего не было сказано, все только как будто носилось в воздухе легкой паутинкой, но Маревна чувствовала некое странное притяжение к этому «добродушному людоеду», как называли его друзья в «Ротонде». Она стала его избегать, как бы предчувствуя, что он полностью изменит ее жизнь. Ей хотелось ускользнуть от него, и, вместе с тем, ее неудержимо тянуло к этому огромному человеку.