Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд)

В 30–50-х годах XVIII в. действует около полутора десятка самозванцев, причем шесть называют себя именем Алексея Петровича. Двое из них выступают сразу же в год смерти Петра I — в 1725 г., остальные — в 1731–1738 гг. Такое распределение интересующих нас фактов во времени не случайно. Смерть Петра вызвала острое столкновение новой петровской знати во главе с Меньшиковым с их противниками, делавшими еще недавно ставку на царевича Петра — сына Алексея. Победила в этом споре партия Меньшикова. На престол была возведена Екатерина I. Тем самым было продемонстрировано, что никаких социальных и политических изменений не предполагается. Естественно, что в это время легенда о царевиче Алексее приобрела особенную популярность. Самозванчество 1725 г. было результатом этой популярности и своеобразной реакцией на короткое царствование Екатерины I.

Первый самозванец, солдат Низового корпуса Евстафий Артемьев, объявился в Астрахани в 1724 г. еще в то время, когда Петр был болен. Донес на него поп Покровской церкви, которому он на исповеди признался, что он «сущий» Алексей Петрович. «А что-де обносится, что царевич Алексей преставился и то-де мертвым обнесен другой. А пострадал он будто от Меньшикова для того, что гонялся за ним Меньшиков со шпагою».[344] На допросе в Тайной канцелярии больше ничего не выяснилось.

Второй самозванец, тоже солдат, Александр Семиков пробовал утвердиться в городе Почепе среди солдат гренадерского полка. Он был сыном пономаря из сибирского городка Погорелого. Правительство опасалось, что самозванец найдет на Украине поддержку, и приняло чрезвычайные меры. Вместе с самозванцем в Петербург был привезен для выяснения дела гетман Полуботок и ближайшие к нему старшины. В Петербурге хорошо помнили, что в 1718 г. гетман Скоропадский и старшины неохотно подписали приговор царевичу Алексею. После казни Семикова было велено соорудить в Почепе каменный столб с железной спицей, на которой должна была быть надета отсеченная голова. На жестяном листе, прикрепленном к столбу, были перечислены его вины. С. Лашкевич, впервые опубликовавший некоторые факты, связанные с делом Семикова, считает, что успех его в Почепе и Почепском уезде объясняется тем, что народ «по мягкосердию своему не допускал к вероятию исполнение смертной казни над преступником — сыном царским и охотнее предавался мысли о возможном бегстве из заключения царевича».[345]

При таком способе объяснения событий остается непонятным, почему народ особенно охотно «предавался мысли» этой именно в 1725 г., сразу же после смерти Петра и только через восемь лет после смерти Алексея.

В последующие шесть лет самозванцы не объявлялись, но судя по тому, что они снова появились после 1731 г., легенда в эти годы продолжала существовать и распространяться. С 1725 по 1730 г. сменилось два правителя. Умерла Екатерина I, и на трон был возведен двенадцатилетний Петр II. Последовавшие вслед за этим перемены в правительстве не могли не породить социальных иллюзий. В 1727 г. всесильный Меньшиков был сослан и вскоре умер в Березове. Вместо Петра три года правил «Верховный тайный совет», а в 1730 г. юный царь умер, не реализовав надежд народа, хотя и не успев разочаровать его.

С. М. Соловьев пишет, что «уже в 1730 г. слышался говор, что Петр II отравлен Долгоруким и осьмью другими боярами, но есть царевич, живет в горах».[346] По-видимому, и здесь речь шла о царевиче Алексее и легенда о нем продолжала еще бытовать. Характерно, что следующий Лжеалексей выступает только в 1731 г., когда стал выясняться характер правления Анны. На смену старой олигархии пришла новая — Бирон и ближайшая к нему курляндская знать. П. К. Алефиренко сообщает о нескольких самозванцах 1730-х годов. Они действовали в Московской, Нижегородской, Воронежской и Оренбургской губерниях и опирались на крестьян, казаков, бурлаков, солдат и раскольников. Некоторые из них, такие, как помещичий крестьянин Андрей Обудин и посадский человек Андрей Холщевников, не оставили заметного следа в истории крестьянского движения этих десятилетий.[347]

Другие выступления самозванцев 1730-х годов значительно интереснее и располагаются в нарастающем порядке. Г. В. Есипов связывал вспышку самозванчества в 1731–1733 гг. с манифестом 16 декабря 1731 г. «Об учинении присяги в верности наследнику всероссийского престола, который от ее императорского величества назначен будет»,[348] требовавшим присяги какому-то неведомому наследнику, который не был назван по имени. Порядок престолонаследия оставался неясным — прямого наследника не было и никто им не был «назначен», вместе с тем манифест возбуждал мысль о том, что в действительности он где-то есть.[349]