Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия

М. М. Кром убедительно показал, что добровольно под власть Москвы перешла лишь часть «украинных» князей – владельцев уделов и вотчин на русско-литовском пограничье; другую часть, скажем, князей Вяземских, Мезецких и Мосальских, пришлось к этому принуждать. Большинство русской аристократии ВКЛ оказалось лояльным своему государству, промосковский мятеж Михаила Глинского 1508 г. не вызвал массовой поддержки. Что же касается городов, то их позиции разделились следующим образом. «Украинные» удельные городки, в сущности, были лишь пассивными объектами в ходе московско-литовской борьбы. Крупные частновладельческие города (Мстиславль, Слуцк, Пинск и др.) по мере сил защищались от москвичей, сдаваясь только их явно превосходящим силам, а потом снова переходили на литовскую сторону. Города же, получившие от Вильно «привилеи» (Полоцк, Витебск, Минск, Смоленск), однозначно были за Литву и сопротивлялись до последней возможности. Из них был захвачен только Смоленск. Но его пытались брать три раза.

В 1512 г. Василий III простоял под городом шесть недель, однако все его приступы были отбиты. В 1513 г. осада длилась четыре недели, смоляне съели всех лошадей, но не сдались. И лишь в 1514 г., после многодневного ураганного артобстрела то ли из 140, то ли из 300 орудий, Смоленск капитулировал на почетных условиях, получив от великого князя жалованную грамоту с подтверждением его «привилея», очень скоро, как мы знаем, растоптанную.

Нетрудно понять, почему русские ВКЛ не стремились в Московское государство. Тамошние порядки для аристократии и горожан казались несравненно тяжелее литовских. Несмотря на то что у «русских» Литвы и «московитов» общая религия и язык, говорилось в записке, поданной великому князю Литовскому Сигизмунду I в 1514 г., «жестокая тирания» московских князей отвращает «русских» от перехода под их власть. О «тиранской власти» мос ковских князей, в государстве которых богатство и общественное поло жение человека зависит от воли правителя, писал как о препятствии для соединения восточных славян придворный хронист Сигизмунда I Иост Людвиг Деций. В других источниках встречаются сравнения Московии с Турцией, ибо «в государстве Московском, как и в земле турок, людей перебрасывают с места на место».

Даже в сочинениях православных авторов обнаруживается представление о «русских» и «московитах» как двух разных народах. Например, у Ивана Вишенского: «Кождыи отменным своим голосом зовомыи язык, а меновите греци, арапи, северани, серби, болгаре, словяне, Москва и наша Русь». То есть «Москва» как особый «язык» – народ определенно отделена от «нашей Руси».

Положение русских в Речи Посполитой резко ухудшилось после церковной Брестской унии 1596 г. с Римом. На нее православный епископат, как показывают новейшие исследования М. В. Дмитриева и Б. Н. Флори, пошел вовсе не под давлением королевской власти и католической церкви, а по собственной воле. Он надеялся, уравняв права православной и католической церквей и создав своего рода «православную автономию» в рамках католичества, упрочить собственное зыбкое положение, сильно зависящее от воли весьма влиятельных в западнорусской церковной жизни мирян. Иерархи-унионисты не слишком хорошо представляли последствия этого шага. Между тем он стал роковым. Католицизм, разумеется, никаких «схизматических» автономий не предполагает. Соответствующие права получил только епископат, а не православное общество в целом, значительная часть которого активно выступила против унии. Вмешательство в конфликт на стороне епископата королевской власти было воспринято православными как посягательство на гарантированное «русскому народу» право исповедовать свою религию. Таким образом, конфликт стал не только религиозным, но и политическим и национальным.

Вот, скажем, показательный пример, какое сочетание русского этнического дискурса с конфессиональным порождал этот конфликт в Западной Руси (в польской ее части). Львовское православное братство в середине 1590-х гг. протестует против ущемления прав православных католиками и обращается с просьбой о поддержке к «князем, паном и всем православным христианом… грецкие веры народу нашему русскому». Данное ущемление трактуется как состояние «неволи» и «неславы народу нашему великоименитому русскому». В это состояние русский народ хочет поставить другой народ – польский: «завест давная отновилас в народе полском ту во Лвове напротивко народе русском».

Именно в ходе религиозно-политической борьбы вокруг унии впервые в русской мысли национальное стало отделяться от конфессионального: в униатской литературе доказывалось, что «русин», принявший унию, не перестает быть «русином».