Русская нация

О том же вспоминал позднее и сам Деникин: «Классовый эгоизм процветал пышно повсюду, не склонный не только к жертвам, но и к уступкам. Он одинаково владел и хозяином и работником, и крестьянином и помещиком, и пролетарием и буржуем. Все требовали от власти защиты своих прав и интересов, но очень немногие склонны были оказать ей реальную помощь. Особенно странной была эта черта в отношениях большинства буржуазии к той власти, которая восстанавливала буржуазный строй. Материальная помощь армии и правительству со стороны имущих классов выражалась ничтожными в полном смысле слова цифрами. И в то же время претензии этих классов были весьма велики». Похожую картину разложения тыла в колчаковском Омске рисуют мемуары белых офицеров, воевавших на Восточном фронте. В последнем оплоте Белого дела – Приморье – на призыв его правителя («воеводы») М. К. Дитерихса к городской интеллигенции пополнить состав Земской рати во Владивостоке откликнулось 176 человек из четырех тысяч, причем среди них не было ни одного (!) человека из организаций, политически поддерживающих белых. Буржуазная молодежь скрывалась от призыва в Харбине, а на фронт шли преподаватели и студенты.

Впрочем, были и отрадные исключения. Как показывает новейшее исследование Л. Г. Новиковой, в бывшей Архангельской губернии, не знавшей крепостного права, с ее многовековыми традициями развитого местного самоуправления, белое Северное правительство обрело неплохую социальную опору. Осенью 1919 г. общее число мобилизованных в Северной области составило более 54 тыс., то есть десятую часть ее населения, и этот успех «не был связан с каким-либо особым насилием со стороны белых властей». В самом Архангельске на основе добровольных квартальных комитетов, патрулировавших город с целью предотвращения грабежей, возникло народное ополчение из более чем тысячи мужчин, свободных от призыва, причем, по воспоминаниям очевидца, «собравшаяся публика по своему образованию и положению были первые люди в городе… краса и гордость города». Крестьяне в ответ на зверства красных сами организовывали белые партизанские отряды, которые к концу января 1919 г. представляли серьезную военную силу – около 2,5 тыс. бойцов. Тем не менее степень их политической сознательности не стоит преувеличивать, член Северного правительства Б. Ф. Соколов, близко общавшийся с партизанами, с сожалением отмечал: «Напрасно… было бы искать в психологии партизан чувств общегосударственных, общенациональных. Напрасной была бы попытка подвести под их ненависть антибольшевистскую – идейную подкладку. Нет, большевики оскорбили грубо… душу партизан, допустив насилия над женами и сестрами, разрушив их дома и нарушив их вольные права… Но до России, до всей совокупности российских переживаний им было дела очень мало». И потом – судьба войны решалась не на Русском Севере…»

Изначальная слабость социальной базы конечно же не снимает с вождей Белого дела ответственности за их плохо сформулированную положительную программу, не способную увлечь «широкие народные массы». Размытое решение агарной проблемы оттолкнуло от них крестьянство: в Сибири крестьянская партизанщина стала одним из важнейших факторов поражения А. В. Колчака. «Непредрешенчество» в национальном вопросе, проистекавшее из имперских иллюзий, сделало врагами нерусские национальные движения. «Дрались и с большевиками, дрались и с украинцами, и с Грузией и Азербайджаном, и лишь немного не хватило, чтобы начать драться с казаками, которые составляли половину нашей армии», – предъявлял претензии деникинской национальной политике П. Н. Врангель (к этому списку стоит добавить и чеченцев, с которыми шла война с использованием тактики выжженной земли). Вполне антибольшевистские режимы Прибалтики и даже Польши предпочитали договариваться с красными, а не с белыми, правда, как оказалось впоследствии, на свою же беду.

Аграрная реформа во врангелевском Крыму, проводимая сподвижником Столыпина А. В. Кривошеиным и законодательно закреплявшая за крестьянами всю захваченную ими землю на правах собственности за небольшой выкуп, и заигрывания Крымского правительства с «националами» явно запоздали. В отличие от большевиков белые лидеры совершенно не владели искусством социальной демагогии: «…большевики выиграли потому, что умели обещать все, что угодно, чтобы затем забрать еще больше. Белые не умели обещать, а когда им приходилось забирать относительно немногое, то это воспринималось как морально ничем не подкрепленный произвол» (В. П. Булдаков).