Русская нация

Стремясь ликвидировать политически опасный, «контрреволюционный» русский национализм, с одной стороны, и пригнуть русских под ярмо «позитивной дискриминации» – с другой, большевики сформулировали официальную государственную доктрину, согласно которой «русский народ должен расплачиваться за свои прежние привилегии и шовинизм» – «русские зачислялись теперь в разряд угнетающей нации, несмотря на то что до 1917 г. русские крестьяне едва ли в большей мере чувствовали свое родство с правящей элитой, чем сельские жители в нерусских регионах России»; «русская нация… предстала в отталкивающем облике некоего союза угнетателей» (Й. Баберовски). То есть марксистами-большевиками были забыты всякие классовые критерии – русских дискриминировали по этническому принципу, это в равной степени касалось и интеллигенции, и крестьянства, и рабочего класса. «Традиционная русская культура была осуждена как культура угнетателей» (Т. Мартин).

Даже русский гражданский алфавит объявлялся председателем подкомиссии по латинизации при Главнауке Н. Ф. Яковлевым «алфавитом самодержавного гнета, миссионерской пропаганды, великорусского шовинизма» – его планировали перевести на латиницу (к 1930 г. на латинский алфавит перешли уже 36 языков народов СССР). «До 1932 г. ни в одном официальном документе не найти указания на признание русской идентичности, а в советском Народном комиссариате по делам национальностей были представлены только нерусские» (Дж. Хоскинг). Русские не упоминались не только в союзных конституциях 1924 и 1936 гг., но и в конституциях РСФСР 1918, 1925, 1937 гг.

Естественно, никаких институтов национального государства русским не было дозволено. РСФСР не считалась русской республикой. «…У нас фактически нет Русской республики. Имеется Российская Федеративная Республика. Она не Русская, она Российская», – писал в 1930 г. Сталин. Во-первых, в ней было специально выделено множество автономных национальных образований: на закате советской эпохи насчитывалось 16 автономных республик, 5 областей и 10 округов. При этом в 1920-х гг., скажем, в Мордовской АССР население на 60 % состояло из русских (по переписи 1970 г., мордвы – 365 тыс., русских 607 тыс.), более половины населения они составляли в Карельской (по переписи 1970 г., карел – 84 тыс., русских – 486 тыс.) и Бурятской АССР (по переписи 1970 г., бурят – 179 тыс., русских – 597 тыс.), на 6 % меньше, чем татары, – соответственно 43 и 49 – в Татарской АССР (по переписи 1970 г., татар – 1 млн 536 тыс., русских – 1 млн 329 тыс.), в Башкирии вообще жило всего 23,7 % башкир (по переписи 1970 г. башкир – 892 тыс., русских – 1 млн 546 тыс.). Во-вторых, у русских не было своей национальной компартии, как у всех народов союзных республик («Мы не забыли [ее] создать, – объяснял позднее Молотов. – Просто для нее не было места»), своей особой столицы, Академии наук и т. д. «У них не было средств защищать собственные интересы, когда они сталкивались с интересами других национальностей» (Хоскинг).

Но диалектика истории полна парадоксов. И получилось так, что сугубые интернационалисты, мечтавшие «расплавить» даже памятник Минину и Пожарскому (такой призыв содержался в стихотворении 1930 г. пролетарского поэта Алтаузена), волею некоторых исторических обстоятельств внесли немалый вклад в русское нациестроительство. О том, как это происходило, хорошо рассказал современный американский историк Д. Бранденбергер в своей основанной на тщательной работе с архивами монографии «Национал-большевизм», посвященной культурной политике Сталина 1930-х гг.

Национал-большевистский поворот советского руководства к русскому патриотизму есть последствие неожиданного для вождей «первого в мире социалистического государства» зигзага истории. Первоначально сей поворот был делом тактики, а не стратегии. В конце 1920-х гг., когда возникла некая смутная угроза интервенции капиталистических держав против СССР, агентурные сводки секретных сотрудников давали совершенно чудовищные данные, что народ не хочет воевать за советскую власть, что идут разговоры: мол, и прекрасно, если придут иностранцы и свергнут ее, – и это практически всеобщее народное настроение. Таким образом, вся «пролеткультовская» культурная политика большевиков, направленная на создание у русских новой безнациональной идентичности советского человека, просто провалилась. Это посеяло панику в головах большевистских вождей, и они стали разрабатывать новые культурные стратегии.