Русская нация

Национальная политика РФ выстроилась практически один в один по советским лекалам. Несмотря на более чем 80 % русских, ни о каком русском национальном государстве, ни о какой русской нации в официальном дискурсе нет ни слова – «многонациональный советский народ» счастливо трансформировался в «многонациональный народ России». При этом внутри последнего де-факто и де-юре существуют политические нации и национальные государства большинства нерусских народов. Национальные автономии управляются на основе своих конституций и, следовательно, в качестве субъектов федерации обладают гораздо более весомыми правами, чем бесконституционные русские регионы. Многие национальные республики на 90 % дотируются Центром за счет русского большинства. Народы, не имеющие своих республик, получили право на самоорганизацию в виде культурно-национальных автономий; все, кроме одного – русского.

Таким образом, русские в РФ не являются политическим субъектом ни в каком виде. У них, как и прежде, нет никаких рычагов для защиты своих интересов, нет своей политической элиты. Русские так и не стали нацией, это видно даже по нашему этикету: до сих пор не установилось пристойного обращения людей к друг другу как равноправных «господ», подменяемого чудовищным гендерным дискурсом – «мужчина», «женщина».

С самоорганизацией русского общества ситуация хуже, даже чем в СССР накануне перестройки, где сформировался своеобразный советский вариант «среднего класса» с ядром в виде технической интеллигенции, которую из всех слоев населения «прессовали» значительно меньше. «Банковские вклады населения… в начале 80-х годов в сумме приближались к 500 миллиардам рублей (в ценах того времени)… Большинство опрошенных в 1992–1993 годах респондентов на вопрос о своем главном жизненном кредо ответило: „Быть самому себе хозяином“» (А. С. Панарин). Именно этот слой стал главной движущей силой августа 1991-го, и он же – его главной жертвой: в 1990-х новые «демократические» правители России с помощью гайдаровских «реформ» успешно стерли этот еще не слишком отвердевший «камень» в «песок». Сравнимых с ним по влиянию социальных групп русского населения в РФ нет и в помине. Так называемый средний и креативный класс есть просто социологические симулякры. Подавляющее большинство (70 и более процентов) российского социума полностью зависит от государственных подачек и в силу этого факта не является самостоятельной общественной силой. Основная единица русского социума – приватный человек, замурованный в частной жизни, говоря словами Токвиля.

Еще недавно социологи пророчили потенциальной партии русских националистов порядка 15 % голосов на выборах. Но сегодня положение русского национализма в РФ близко к катастрофическому. Практически все русские националистические организации либо официально запрещены, либо получили неоднократный отказ в регистрации; их лидеры по большей части или сидят в тюрьмах, или имеют «предупредительные» приговоры, или спасаются от судебных преследований за границей. И хотя, если судить по социологическим опросам, русские националисты вроде бы выражают чаяния миллионов, на практике их социальная база вряд ли превышает несколько десятков тысяч. Ожидать же отстаивания русских интересов от либеральной оппозиции не приходится, она «для себя лишь хочет воли».

Правда, в последнее время произошла некоторая «русификация» официозной риторики в духе сталинского «национал-большевизма», благо в обществе есть на такую риторику жадный массовый запрос. Как заметил некогда академик И. П. Павлов, русский ум больше реагирует на слова, чем на факты жизни. Нынешний всплеск массового «угарного» патриотизма не имеет никакого отношения к политическому русскому национализму, ибо не касается ни единой насущной русской проблемы, это просто эпидемия компенсаторной гордыни, бегство в иллюзии, как средство избежать отчаяния.

Итак, мы видим, что русская история, раз за разом, возвращается на круги своя, демонстрируя поразительную устойчивость социально-политических основ Российского государства, среди коих существование русской нации как суверенной политической общности как будто не предусмотрено. Но значит ли это, что это судьба? И что надо просто смириться с этой судьбой и полюбить ее? Автор этих строк полагает, что в истории нет никакого фатума, она рукотворна. Другое дело, что устоявшиеся веками институты действительно делаются своего рода «судьбой» – «силой сложившихся вещей», против которой трудно (но возможно) идти. Говорят – это наши исконные традиции. Но если следование традициям ведет народ к деградации и гибели (достаточно посмотреть на то, что происходит в сфере образования и здравоохранения), стоит ли за такие традиции держаться? Способны ли русские преодолеть почти шестисотлетнюю «силу сложившихся вещей», или, следуя ей, они станут удобрением для процветания других народов? Ответ на этот вопрос принадлежит будущему, которое еще менее чем настоящее находится в компетенции историка.