Русская Ницца

Известно также, что в 1847 году, вскоре после смерти отца, А. И. Герцен навсегда уехал за границу. Там он сблизился с основателем анархизма Пьером-Жозефом Прудоном, Джузеппе Гарибальди и другими выдающимися деятелями европейского радикализма. Вынужденный, по требованию полиции, оставить Францию, он переехал в Швейцарию, где и натурализовался; затем он некоторое время жил в Ницце и около десяти лет — в Лондоне, где им была основана русская типография для печатания запрещенных изданий. Известно также, что с 1857 по 1867 год. А. И. Герцен вместе с Н. П. Огаревым издавали еженедельную бесцензурную газету «Колокол», которую не без оснований называли «голосом и совестью эпохи».

Умер А. И. Герцен в январе 1870 года в Париже, однако впоследствии его прах был перенесен с парижского кладбища Пер-Лашез в Ниццу.

Вот, собственно, и все, что можно прочитать об этом человеке в любой энциклопедии. О его жизни в эмиграции и, в частности, в Ницце известно гораздо меньше. О трагедиях, произошедших во Франции в личной жизни Александра Ивановича, знает только узкий круг специалистов — историков и литературоведов.

* * *

Начнем с того, что А. И. Герцен прибыл во Францию в 1847 году, то есть накануне революции 1848 года, и его тут же охватил восторг от ощущения возможности наконец-то задышать полной грудью. Прибыв в Париж, Александр Иванович полностью погрузился в открывшуюся перед ним новую жизнь.

Русский литератор П. В. Анненков, живший в то время за границей, вспоминает:

«Дом Герцена сделался подобием Дионисиева уха, где ясно отражался весь шум Парижа, малейшие движения и волнения, пробегавшие на поверхности его уличной и интеллектуальной жизни».

Однако сквозь внешние декорации этой жизни А. И. Герцен очень скоро разглядел и ее теневые стороны. Уже 15 сентября 1847 года он отмечал:

«Франция ни в какое время не падала так глубоко в нравственном отношении, как теперь».

Весь строй французской жизни, весь быт этой страны, который А. И. Герцен называл «мещанским», возбуждал в его душе все более и более глубокую антипатию. Он писал:

«Разврат проник всюду: в семью, законодательный корпус, литературу, прессу. Он настолько обыкновенен, что его никто не замечает, да и замечать не хочет. И это разврат не широкий, не рыцарский, а мелкий, бездушный, скаредный. Это разврат торгаша».

Что касается вождей французского общественного движения, то и тут первые восторги от бесед с ними быстро сменились у А. И. Герцена скептическим к ним отношением, о чем свидетельствует следующее его замечание:

«У меня все опыты идолопоклонства и кумиров не держатся и очень скоро уступают место полнейшему отрицанию».

Его потянуло в Италию, где в то время освободительное движение шло иным, как казалось Александру Ивановичу, руслом. Об этой стране он писал так:

«Я нравственно выздоровел, переступив границы Франции; я обязан Италии обновлением веры в свои силы и в силы других; многие упования снова воскресли в душе; я увидел одушевленные лица, слезы, я услышал горячие слова… Вся Италия просыпалась на моих глазах. Я видел неаполитанского короля, сделанного ручным, и папу, смиренно просящего милостыню народной любви».

Весть о революции во Франции и о провозглашении там республики опять привела А. И. Герцена в Париж. Происходившие там события захватили его, однако впечатление, которое произвела на него Франция в первый его приезд, нисколько не изменилось и теперь. Все яснее и яснее Александр Иванович видел, что революции опереться не на что и что Париж неудержимо катится к катастрофе. И катастрофа эта произошла, произведя на писателя страшное впечатление.

В своих воспоминаниях, известных под названием «Былое и думы», А. И. Герцен писал: