Русская община и коммунизм

«Теперь мы столкнулись с той проблемой, что средний американец должен чувствовать себя моральным, когда он флиртует, когда он тратит деньги, даже когда он покупает вторую или третью машину. Одной из основных проблем этого процветания является санкционирование и оправдание этого, убеждение в том, что удовольствие, получаемое от этого морально, а не аморально. Это разрешение даётся потребителю для того, чтобы он свободно наслаждался жизнью, ему показывают, что у него есть право окружать себя товарами, обогащающими его существование, это должно стать одной из основных тем в рекламе и в любом другом проекте, направленном на увеличение продаж».¹⁴³

Разложение сознания, которое можно видеть в таких проявлениях, как движения за освобождение женщин, геев и против психиатрии (которые стали возможными только после работ Фрейда, Райха и феминистского движения начала века) не является частью спонтанного зарождения революционной сознательности, но лишь отражает конец буржуазного общества, основанного на стоимости, на закреплённом стандарте, воздействующем на все уровни человеческой жизни. Разложение началось, когда общий эквивалент вступил в конфликт с обращением. Если прошлый общий эквивалент уступает, он утрачивается. Государству пришлось заставить все субъекты уважать нормальность, основанную на стандарте, устанавливающем общественные ценности. Закон стоимости заключал в несвободу людей, заставляя их соответствовать стереотипам, устоявшемуся образу жизни. Высшая точка развития моральности проявилась в Кантовом категорическом императиве. Поглощая общий эквивалент, становясь своим собственным представлением, капитал упразднил все запреты и жёсткие схемы. На этом уровне люди прикрепляются к его движению, которое может отталкиваться от нормального или аномального, морального или аморального человека.

Конечный, ограниченный человек, индивид буржуазного общества, исчезает. Люди страстно призывают к освобождению человека, существа, которое является заодно социальным и Gemeinwesen (бытием-вместе, примеч.пер.). Но в настоящее время именно капитал видоизменяет человека, придаёт ему форму и материю; и общинное бытие реализуется в форме коллективного рабочего, а индивидуальность в форме потребителя капитала. Поскольку капитал является неопределённостью, он предоставляет человеку доступ к состоянию по ту сторону конечного, в бесконечном становлении овладения, которое никогда не реализуется, в каждый момент обновляя иллюзию всеобщего процветания.

Человек по образу капитала перестаёт рассматривать любое событие как ключевое, он видит его как момент в бесконечном процессе. Удовольствие дозволено, но не бывает возможным. Человек становится чувственным и пассивным вуайеристом, а капитал чувственным и сверхчувственным существом. Человеческая жизнь перестаёт быть процессом и становится линейной. Вдохновляясь процессом капитала, люди уже не могут быть «самими собой». Эта вдохновлённость опустошает его, создаёт вакуум, который он должен постоянно удовлетворять представлениями (капитала). В общем, капитал в процессе гарантирует себе господство, делая линейным любой процесс. Так он нарушает движение природы, что ведёт его к её уничтожению. Но если это уничтожение ставит в опасность его собственный процесс, капитал адаптируется к природе (через экологов, например).

Неживое становится автономным – и одерживает триумф. Смерть в жизни: Гегель интуитивно чувствовал её, Ницше описал её, Райнер Мария Рильке пел её, Фрейд практически сделал её официальной истиной (инстинкт смерти), дадаисты изобразили её в шутовском искусстве, а «фашисты» поклонялись ей: «Да здравствует смерть!». Американское феминистское движение индивидуализировало её :

«Мужчина любит смерть – она сексуально возбуждает его и, уже мёртвый внутри, он хочет смерти».¹⁴⁴

Автономия формы воздействует на все аспекты жизни, доминируемые капиталом. Знание обладает ценностью только если оно формализовано, опустошено от содержания. Абсолютное знание – это реализованная тавтология; это мёртвая форма используемая для всех знаний. Наука – это его систематизация; эпистемология – его избыток.