Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)

Изба-богатырица,
Кокошник вырезной,
Оконце, как глазница,
Подведено сурьмой.

Кругом земля-землища

Лежит, пьяна дождем,
И бора-старичища
Подоблачный шелом.

Из-под шелома строго

Грозится туча-бровь…
К заветному порогу
Я припадаю вновь.

Седых веков наследство,

Поклон вам, труд и пот!..
Чу, песню малолетства
Родимая поет:

Спородила я сынка-богатыря

Под потокою на сиверке,
На холодном полузимнике,
Чтобы дитятко по матери пошло,
Не удушливато в летнее тепло,
Под морозами не зябкое,
На воде-луде не хлябкое!

Уж я вырастила сокола-сынка

За печным столбом на выводе,
Чтоб не выглядел Старик-Журавик,
Не ударил бы черемушкой,
Не сдружил бы с горькой долюшкой!

<1914>

«Оттепель — баба хозяйка…»

Оттепель — баба хозяйка,
Лог как белёная печь.
Тучка — пшеничная сайка
Хочет сытою истечь.

Стряпке все мало раствора,

Лапти в муке до обор.
К посоху дедушки-бора
Жмется малютка-сугор:

«Дед, пробудися, я таю!

Нет у шубейки полы».
Дед же спросонок: «Знать к маю
Смолью дохнули стволы».

«Дедушка, скоро ль сутёмки

Косу заре доплетут?.»
Дед же: «Сыреют в котомке,
Чай, и огниво и трут.

Нет по проселку проходу,

Всюду раствор да блины…»
В вешнюю полую воду
Думы, как зори, ясны.

Ждешь, как вестей жаворонка,

Ловишь лучи на бегу…
Чу! Громыхает заслонка
В теплом, разбухшем логу.

<1914–1915>

«Льнянокудрых тучен бег…»

Льнянокудрых тучен бег —
Перед ведреным закатом.
Детским телом пахнет снег,
Затененный пнем горбатым.

Луч — крестильный образок —

На валежину повешен,
И ребячий голосок
За кустами безутешен.

Под березой зыбки скрип,

Ельник в маревных пеленках…
Кто родился иль погиб
В льнянокудрых сутемёнках?

И кому, склонясь, козу

Строит зорька-повитуха?..
«Поспрошай куму-лозу», —
Шепчет пихта, как старуха.

И лоза, рядясь в кудель,

Тайну светлую открыла:
«На заранке я Апрель
В снежной лужице крестила».

<1916>

НИКОЛАЙ АСЕЕВ [349]

Москве

Константину Локс[350]

И ты передо мной взметнулась,
твердыня дремная Кремля, —
железным гулом содрогнулась
твоя священная земля.
«Москва!» — и голос замирает,
и слова выспреннего нет,
взор опаленный озирает
следы величественных бед;
ты видела, моя столица,
у этих древних алтарей
цариц заплаканные лица
и лики темные царей;
и я из дальнего изгнанья,
где был и принят и любим,
пришел склонить воспоминанья
перед безмолвием твоим…
А ты несешь, как и когда-то,
над шумом суетных шагов
соборов сумрачное злато
и бармы тяжкие снегов.
И вижу — путь мой не случаен,
как грянет в ночь Иван: «Прийди!»[351]
О мать! — дитя твоих окраин
тоскует на твоей груди.

1911

Звенчаль [352]