Русская политическая эмиграция. От Курбского до Березовского

«Естественно, я, скорее под влиянием возмущенных чувств, гнева и мести за неповинную кровь народных мучеников, нежели под влиянием истины и разума, впал в крайность. Первый провозгласил лозунг – вооруженное восстание, временное революционное правительство, изо всех сил пытался привести существующие в России социалистические и революционно-демократические партии для планомерных боевых действий. Но мало-помалу чад начал проходить… Густой туман, окутавший было мой ум и сердце, начал рассеиваться… Разум входил в свои права…»

Это отнюдь не было радикальной переменой позиций, такой как у Тихомирова. Гапон врал. Но что ему было надо? Как агент священник был не слишком полезен – к моменту написания письма эсеры его к серьезным делам не допускали. Да и агентов среди революционеров у Департамента полиции было полно и без Гапона. Священник рассчитывал на иное – на возрождение своего «Собрания…» Такие мысли и у властей имелись. В 1905 году ситуация уже выходила из-под контроля. Профсоюзы возникали явочным порядком. Забастовки следовали одна за другой – и теперь в их руководстве отмечалось множество социал-демократов и эсеров. Мало того. Либералы, будущие кадеты, создали так называемый «Союз Союзов» – благодаря этой структуре забастовками стали баловаться и государственные служащие. Так что идея возродить легальные, а следовательно, умеренные профсоюзы имела место. В конце 1905 года Гапон вернулся в Россию и стал возрождать Собрание.

* * *

И несколько слов о его дальнейшей судьбе. В России Гапон стал вести тройную игру. Перед властями он выступал как «умиротворитель рабочих». Перед революционерами, с которыми связи не порвал, позиционировал себя как ультрарадикал, который играет в легальные профсоюзные игры из тактических соображений, а на самом-то деле… Перед рабочими провозглашал нечто среднее. Однако долго продолжаться это не могло. Рабочие уже были не те, у них стали возникать вопросы к священнику: а что это ты, батюшка, единолично рулишь? После октябрьского манифеста пресса получила некоторую степень свободы – и журналисты стали выкапывать разные неприятные для Гапона факты, в том числе и по обстоятельствам «Кровавого воскресенья»… Тем более что на это имелся заказ – как со стороны левых, так и ультраправых, которым не нравились такие игры. К этому времени возник «Союз русского народа» («Черная сотня») – они сами претендовали на роль народных лидеров. Тем более что власть стала ориентироваться именно на черносотенцев.

К этому добавились и разные некрасивые финансовые дела. Газета «Наша Жизнь»: «Вчера, 18-го февраля, на происходившем собрании фабрично-заводских рабочих (гапоновская организация), посвященном вопросу о 30 000 рублях, полученных Гапоном от министра финансов, после горячих дебатов член центрального комитета П. П.Черемухин покушался на самоубийство, четыре раза выстрелил в себя из револьвера. Жизнь его в опасности».

Конец был невеселый. Гапон окончательно запутался и сделал самую большую ошибку в своей жизни. Он заявил Департаменту полиции, что его старый знакомый эсер Рутенберг готов выдать Боевую организацию за 25 тысяч рублей. Что вообще-то тот не мог бы сделать даже при желании – к БО он не имел никакого отношения, а Азеф не подпускал к своей структуре посторонних. Получив согласие властей, Гапон сделал такое предложение Рутенбергу. Тот для окончательных переговоров назначил 28 марта (10 апреля) 1906 года встречу в пустой даче в Озерках (тогда – пригород Петербурга), приведя в качестве свидетелей двух рабочих, участников «Кровавого воскресенья»… Когда рабочие убедились в том, что Гапон работает на охранку, они его повесили…

После поражения

С поражением московского вооруженного восстания, а также подобных выступлений в ряде других городов, революция отнюдь не закончилась. Но она перешла в иную фазу, в которой роль эмиграции резко упала. То есть сидевшие там ребята продолжали суетиться, проводить собрания и писать статьи. Но…

В России продолжались массовые крестьянские выступления – с поджогом усадеб, разграблением помещичьего имущества и прочими радостями. К мужицким бунтам революционеры не имели, да и не могли иметь никого отношения.