Русская политическая эмиграция. От Курбского до Березовского

«Нас уже гораздо больше, чем все остальное, интересовали Нижегородская ярмарка, или сведения об электрификации медвежьих уголков РСФСР, или что-нибудь в подобном роде, говорившее о возрождении русской промышленности и торговли и об успехах насаждения цивилизации… Многие из нас с чувством глубокого удовлетворения читали о поведении русской делегации на Генуэзской конференции и, в частности, о блестящих выступлениях тов. Чичерина. А заключение Рапалльского договора рассматривали как проявление силы и могущества Российской Республики…»

Этот человек был не одинок. «Большой резонанс среди военной эмиграции получило обращение „К войскам белых армий“ генералов А. Секретева, Ю. Гравицкого, И. Клочкова, Е. Зеленина, полковников Д. Житкевича, В. Ор жаневского, Н. Климовича, М. Лялина. Они оповещали всех своих боевых соратников, что отныне в качестве российского правительства признают нынешнее правительство Российской Социалистической Федеративной Советской Республики и готовы перейти на службу в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. Они открыто признавали полное крушение идеологии „белого движения“».

(Л. Шкаренков)

В обращении говорилось: «Наша Родина вышла из полосы первоначального революционного хаоса и вступила на путь творческой, созидательной работы. На международной политической арене Советское правительство является единственным защитником интересов России и ее государственного суверенитета».

И ведь многие возвращались… Вот тут-то нет сомнений, что за данной структурой стояло ГПУ.

Особенно впоследствии, когда те, кто хотел, – уже уехал. По большому счету, организации возвращенцев стали агентами влияния СССР. А что тут такого необычного?

Ответом на сменовеховство, национал-большевизм и возвращенчество был расцвет «непримиримых».

Компромисс – не для нас!

Бойтесь, бойтесь романтизма в политике. Его блуждающие огни заводят лишь в болото…

(Н. Устрялов)

Итак, в начале 20-х взгляды эмигрантов стали поляризироваться. Надежды на иностранную интервенцию падали, расчеты на антибольшевистские восстания не оправдались. И если одни стали с определенной симпатией смотреть на СССР, то другие, называвшие себя «непримиримыми», наоборот понеслись в самый оголтелый экстремизм.

Провал «третьей революции»

Основу «непримиримых» составляли люди, для которых желание уничтожить большевиков или, на худой конец, просто отомстить стало самоцелью. О дальнейшей судьбе России речь уже не шла.

Имелась и своеобразная идеология. Большевизм представлялся чем-то вроде чумы, которая может перекинуться на другие страны и погрести под собой западную цивилизацию. Эту теорию выдумали не просто так – с подобной аргументацией куда проще просить денег у западных правительств. Впоследствии примерно эту идею развивал и А. Солженицын. Идея понравилась – и ее подхватила западная пропаганда, в том числе и нацистская. С одной лишь разницей. Между понятиями «большевики» и «русские» ставился знак равенства…

Сюда же примыкали и романтики. Как известно, романтизм предполагает не только идеальные цели, но и «идеальные» средства. Вот, допустим, решил человек для себя: «Я никогда не сложу оружия, буду против большевиков воевать до конца». Звучит красиво. А вот за кого такой человек в итоге воевал?