РУССКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВНОСТЬ

В нашей Православной Церкви Священное Писание, в частности и особенно Евангелие, является предметом богослужебного почитания. За каждым всенощным бдением священник выносит его на середину храма, и чтение его должно являться кульминацией и средоточием совершаемого богослужения. Чтение евангельского текста предваряется краткой молитвой: «И о еже сподобитися нам слышания Святаго Евангелия Господа Бога молим», за которой следуют два призыва к внимательному слушанию, сначала более пространный, сопровождаемый благословением: «Премудрость, прости, услышим Святаго Евангелия, мир всем!», другой предельно краткий: «Вонмем!» (т.е. будем внимательно слушать), между коими объявляется, какому автору (евангелисту) принадлежит подлежащий чтению текст. Ревностные священники, говоря о поведении в храме, не упускают случая сказать, что слушать Евангелие следует, склонив голову, что чтение не должно нарушаться разговорами, хождением по храму и другими отвлекающими внимание действиями. И в самом деле, во время евангельского чтения шум, нередко мешающий православному богослужению[9], обычно несколько стихает: большинство присутствующих, включая даже случайных посетителей, осознает, что совершается нечто сугубо значительное, требующее уважительного отношения[10]

Каждое евангельское чтение предваряется и сопровождается прославлением Бога: «Слава Тебе, Господи, Слава Тебе!», чтение за литургией, кроме того, пением «Аллилуйя» («Слава Богу»), которое как бы отделяет евангельское чтение от предшествующего «апостольского», т.е. чтения отрывка из апостольских посланий или «Деяний святых Апостолов». Чтением Евангелия завершается в основном наиболее торжественная часть бдения (полиелей)[11], после чего следует лобызание лежащего на аналое Евангелия с последующим получением молящимися индивидуального благословения (или елеопомазания) от одного из служащих священников или от возглавляющего богослужение архиерея[12]

Во многих приходах сохраняется другой, не имеющий никаких положительных сторон обычай читать за вечерним богослужением Евангелие, раскрывая его в алтаре на престоле. Священник стоит спиной к слушателям и, несмотря на открытые царские врата, не в состоянии донести до них текст в полном объеме, а если у него к тому же слабый голос или недостаточно отчетливое произношение, то чтение превращается в пустую формальность, в томительный обряд, лишенный всякого духовного содержания.

Несомненно, что основной, самой главной, а по существу единственной целью включения в богослужебные чинопоследования евангельских, апостольских и ветхозаветных (так называемых паремий) чтений является стремление к тому, чтобы Слово Божье коснулось умов и сердец присутствующих при богослужении — как молящегося народа Божьего (1 Петр 2:10), так и тех, кто будучи еще далек от Бога, оказались привлечены промыслом Божьим в храм для того чтобы стать слушателями Слова и тем самым воспринять семя, которое при благоприятных условиях может прорасти и принести плод, может быть, даже сторицею (см. притчу о сеятеле, Мф 13:3–9; 18–23; Мк 4:1–20; Лк 8:4–15). И вот, если мы будем следовать принципу правдивости, которому присягнули в предисловии к настоящему труду, придется признать, что основной помехой делу благовестил является чтение Священного Писания на языке для многих малопонятном, а для большинства — совсем непонятном, на языке церковнославянском.

В самом деле, не только христианину, имеющему в душе хоть искру любви к Богу, любви ко Христу, пришедшему в мир, жившему в нем, страдавшему и воскресшему «нас ради и нашего ради спасения»[13], но даже любому непредвзятому человеку должна быть ясна мысль, изложенная во всей убедительности и простоте все тем же святым апостолом Павлом: «в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке… если и вы языком произносите невразумительные слова, то как узнают, что вы говорите? Вы будете говорить на ветер» (1 Кор 14:9,19).

Непонимание славянского текста Священного Писания обусловлено двумя причинами. Прежде всего, это незнание посетителями наших храмов церковнославянского языка, который, при всем родстве с ним русского, все же язык иной, обладающий своеобразной лексикой, собственной грамматической структурой.

Лучше обстоит дело у православных людей, получивших церковное воспитание, но, во–первых, они составляют меньшинство, а во–вторых, человеческое сознание привычно скользит мимо или как бы по поверхности славянского текста, который остается все же недоступным для понимания даже обладающими церковным опытом слушателями.

Действительно, может ли рядовой русский человек понять такие высказывания как «уне есть, да Аз иду», «что–ся вам мнит?» или «имамы ко Господу» и многие другие, столь же чуждые строю родного языка?