Русская проза рубежа XX–XXI веков: учебное пособие

Новая эстетика подчеркивается в названии повествования «Сюр в Пролетарском районе» (1987), где огромная рука преследует рабочего Колю Шуваева и в конце концов убивает его. Мотив явно взят из детской «страшилки»; на самом же деле В. Маканин только заигрывает с «сюром» (не случайно в названии использован сниженно-разговорный вариант слова «сюрреализм»).

В новой прозе писателя важную роль играют символы, опять же вынесенные в название: «Стол, покрытый сукном и с графином посередине», «Лаз» (1991), «Квази» (1993). В последних повестях исследуется и анатомируется исчезающее (или перерождающееся) тоталитарное сознание, этот процесс приводит маканинских героев к внутреннему опустошению и почти беспредельному отчаянию. При этом в череде маканинских текстов нет четкой границы между историческими эпохами, наоборот, подчеркивается их преемственность: герой «Лаза» – Ключарев, «сквозной» герой Маканина, появившийся еще в 70-е.

Вместе с тем писатель не перестает работать и в реалистической манере («Кавказский пленный»). В. Маканин 90-х постоянно соотносит себя с традициями классической русской литературы, но, в отличие от постмодернистов, не ставит задачей разрушение (деконструкцию) классики. Классика переосмысливается в новых исторических условиях, на что косвенно указывают названия «Кавказский пленный» и «Андеграунд, или Герой нашего времени». Последний роман занимает особое место среди новых произведений В. Маканина.

Рассмотрим три небольшие повести писателя, написанные в разных стилевых манерах.

В повести «Лаз» автор конструирует фантастическую ситуацию полного разрушения, вымирания города: нет света, плохо работает связь, на улицах нет «ни людей, ни движущихся машин». А под землей расположился другой город, залитый светом, где умные люди и высокие слова, машины и продукты, но (типично маканинский символ!) мало кислорода. Позднее этот символ развернется в картину-сцену, где слушающие стихи люди не заметят смерти человека, где политиканствуют и болтают. Между этими двумя мирами – лаз, туннель.

Ключарев, главный герой повести, подобно герою «Божественной комедии» Данте, путешествует из одного мира в другой. Это пограничное существование «между мирами» приводит к абсурду, реализованному через провидческий сон героя: он кричал в затягивающийся лаз, чтобы прислали батарейки для фонарика, а вместо них получил палки для слепых. В этой символике – сомнение в способности людей обрести зрение, почти приговор. Но остаются дети, о которых заботится Ключарев, жив и он сам. В финале повести замерзающему герою является некто, очень похожий на Христа, помогает ему дойти до дома и говорит пророческие слова: «Еще не ночь».

Другое произведение «Стол, покрытый сукном и с графином посередине» (опубл. 1993, ж. «Знамя»), наделенное подзаголовком «Повесть», практически лишено настоящего сюжета. Читатель наблюдает материализацию мысли героя, что говорит о сюрреалистической природе этого произведения. Повествование начинается внезапно, без предисловий, и только потом становится ясно, о чем идет речь. В центре всего – обыкновенный массивный деревянный стол, «покрытый сукном и с графином посередине», который становится ключевым образом-символом. Он делит мир на две половины: с одной стороны – тот, «кого спрашивают», а с другой – те, «кто спрашивает». Таким образом, лейтмотивом повести является допрос, суд, судилище.

Оказывается, что героя, в чьи мысли нас погрузил автор, будут допрашивать – но не в суде, а на неопределенном собрании, абстрактной комиссии. Что является формальным поводом для допроса, не уточняется, но главное, что его будут спрашивать не по существу, а «по всей жизни».

Повествование соединяет в себе множество абстрактных, схематичных образов и предметов с вполне реальными, конкретными. Несмотря на неопределенность ситуации, ясна историческая соотнесенность – начало 90-х: советское время уже упоминается как прошедшее. Естественно, в прошлом остаются и «проработки» на парткомах, и вызовы в КГБ. Казалось бы, время свободы, разгула демократии, а судилище продолжается.