Русская пытка. Политический сыск в России XVIII века

В тюрьме больных пользовали казенные доктора из Медицинской канцелярии. Забота о здоровье узника никакого отношения к гуманизму не имела. О колоднице Маремьяне Андреевой в 1724 году было решено: «Пытана дважды, а более не пытана, понеже больна… велено ее розыскивать еще накрепко в то время, как от болезни выздоровеет». Ранее по другому делу А. И. Ушаков писал П. А. Толстому в ноябре 1722 года: «Мне зело мудрено новгородское дело, ибо Акулина многовременно весьма больна, что под себя испражняется, а дело дошло, что надлежало было ее еще розыскивать, а для пользования часто бывает у нее доктор, а лекарь – беспрестанно». С колодницей возились «с прилежанием неослабно» потому, что «до нее касается важное царственное дело», и боялись, чтобы она с помощью смерти не «ускользнула» от дачи показаний и казни. В деле есть и приписка о том, что Акулину врачи если не вылечили, то, во всяком случае, довели до эшафота: «Акулина и Афимья кажнены марта 23 дня 1724 году».

О большинстве других послепыточных больных в тюрьме так не заботились, и они лечились сами и на свои деньги. После пытки или наказаний кнутом на спину клали шкуру только что зарезанной овцы. Раны от кнута промывали водкой. Естественно, что в условиях антисанитарии раны воспалялись, гноились. По-видимому, для вытягивания гноя и было куплено чиновниками Тайной канцелярии в 1722 году на два рубля «капусты для прикладывания к спине».

Охрана внимательно наблюдала за состоянием здоровья узника после пытки и регулярно докладывала о нем чиновникам сыскного ведомства. Как только появлялись признаки близкой смерти, к заключенному присылали, точнее сказать – подсылали, священника.

Термина «исповедальные показания» в источниках нет, но он мог бы существовать, ибо исповедь умирающего в тюрьме иначе назвать трудно. Каждый православный имел право требовать перед смертью исповедника. Выше уже было сказано, что священника обязывали открыть властям тайну исповеди своего духовного сына. Священник выполнял у постели умирающего задание начальства и должен был, в сущности, провести последний в жизни колодника «роспрос», узнать подлинную правду – ту, которую не мог, страшась мучений в ином мире, скрыть перед своим духовником верующий человек. Исповедник получал инструкцию от сыска: «И тому священнику приказать… при исповедании спрашивать по духовности, правда ли…», а потом рапортовал о проделанной работе: «Показанного Волкова он исповедовал и святых тайн сообщил и при исповеди по вышеозначенному приказу его спрашивал».

ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ

Исповедальный допрос применили в 1775 году к «княжне Таракановой». Узнав, что самозванка тяжело больна, Екатерина II дала указ ведшему расследование князю Голицыну: «Удостоверьтесь в том, что действительно ли арестантка опасно больна. В случае видимой опасности узнайте, к какому исповеданию она принадлежит, и убедите ее в необходимости причастья перед смертию. Если она потребует священника, пошлите к ней духовника, которому дать наказ, чтоб он довел ее увещаниями до раскрытия истины…» Назначенный властями священник два дня исповедовал (читай -допрашивал) умирающую женщину, но нужного признания не добился. Он ушел из камеры самозванки, так и не удостоив ее последнего причастия.

На исповедальном допросе, как и во время увещевания, священнику было запрещено знать «важность», то есть существо, преступления. Его задача была предельно узка – добиться раскаяния преступника, подтверждения (или опровержения) данных им ранее показаний. Каких именно – это священника не касалось. Рапорт священника после исповеди умирающего колодника записывали со слов пастыря в Тайной канцелярии. И хотя все священники были людьми надежными и проверенными, все же иногда – в делах особо важных – им не доверяли. Тогда во время совершения таинства исповеди возле священника сидел караульный офицер или канцелярист и записывал исповедальные слова. Исповедальное признание на следствии ценилось весьма высоко – считалось, что перед лицом вечности люди лгать не могут.