Русская религиозная философия

Адольф Гарнак (он умер на 10 лет позже Евгения Николаевича, в 1930 г.) был корифеем так называемой либеральной протестантской школы. Дело в том, что очень часто в церковных кругах, православных и католических, либо боялись научной критики, критики текста, исследования вопроса о том, когда возникло то или иное произведение Ветхого или Нового Завета, исследования о том, является ли достоверным то или иное житие или древнее сообщение церковных историков, — либо, когда в конце концов этот консерватизм оказывался непереносимым, бросались в обратную крайность. Так было с Евгением Евстигнеевичем Голубинским, который начал писать свою огромную «Историю Русской Церкви» (он тоже их современник). Эта работа была построена на пафосе гиперкритицизма — все, что встречается в истории Русской Церкви, он подвергал сомнению. И, по существу, в первом томе у него одни вопросительные знаки и разрушение традиционных представлений (начиная от Крещения Руси и всего остального).

Адольф Гарнак нашел средний, очень выверенный и мудрый путь — он признал значимость острого критического изучения первоисточников, но не позволял превращать это просто в археологическое занятие, а всегда видел в этом поиск вечных духовных ценностей — ценностей христианских. Он никогда не впадал в гиперкритицизм. Он не следовал слепо за традицией (вернее, за различными преданиями), но и не шел слепо против преданий. И если критическое чутье ученого (а Гарнак был первоклассным ученым с мировым именем, создавшим огромную школу) подсказывало ему, что исследование подтверждает древнее предание, то он с радостью принимал это как объективный ученый и христианин.

Школа Гарнака, дружба с этим ученым сыграли огромную роль в формировании молодого Сергея Трубецкого. Ему не было еще 30 лет, и он впитывал все с необычайной быстротой. Человек колоссальных способностей, блестящих разнообразных дарований, остроумный, бесконечно добрый, твердый, любитель старины и, в то же время, широко открытый в будущее; монархист, не признававший деспотии, бывший глубочайшим демократом, — он всегда шел по пути сбалансированному (как предшественник, может быть, Георгия Петровича Федотова).

Но с Гарнаком у него были и серьезные разногласия. Гарнак увлекался философией неокантианства, которая пыталась как бы отделить познающего субъекта от реального объекта, которая, призывая назад, к Канту, на самом деле выхолащивала из подлинного Канта наиболее ценные элементы его философии. И Гарнак в конце концов пошел по пути адогматизма, отрицания всякой метафизики.

Уже позже, зимой 1899—1900 гг., Гарнак прочел для студентов цикл лекций в Берлинском университете, который назывался «Сущность христианства» (впоследствии он вышел отдельной книгой). В нем ученый выразил свое кредо. Однако эта книга, блестящая по форме и содержанию, оказалась неспособной выразить сущность христианства. Ибо Гарнак не мог вырваться из той гносеологической тюрьмы, в которую его бросил неокантианский скептицизм. Отсюда — игра словами, ибо для Гарнака те вещи, которые мы познаем таинственным, интуитивным путем, как бы исчезают; он понимал, что наука не знает и не может знать ответа на вопрос, для чего мы живем и почему существуют мир и человек. Но тем не менее он искал сущность в исторических фактах, что уже само по себе было порочно. Ибо сущность любого явления познается интуитивным созерцанием. История дает только набор фактов.

Трубецкой понимал, что путь к реальности для человека не закрыт. В этом отношении у него было серьезное расхождение с Гарнаком. Он пишет несколько работ, посвященных особенностям человеческого познания и обоснованию идеализма, как он его понимал. Не принимая скептической точки зрения неокантианцев, он в то же время показывает, что концепция, которая была развита начиная с XVIII в. и согласно которой человек (познающий субъект) как бы совершенно одинок, весь мир ему противостоит, — это ложное воззрение.

Немного поясню. Вот, я вижу этот мир, вижу ваши лица, вижу цвет кресел, потолок, это воспринимают мои органы чувств. Я их восприятие перерабатываю своим мышлением. С этого начинает любой субъективный идеалист. В конце концов он говорит, что вещь в себе, то есть вещь как она есть, непознаваема, а я (как субъект) являюсь одиноким в мире. Между тем Трубецкой в целом ряде работ стремился показать, что человек складывает свои представления, теоретические и рациональные, только благодаря тому, что он имеет контакт с мышлением других субъектов, что он не одинок, что он вовлечен в некий поток целого.