Русская революция, 1917

Оппозиция, представленная Некрасовым, Ефремовым, Чхеидзе и мной, уже официально предложила принять решение о «революционных», можно сказать, действиях. Мы потребовали немедленного созыва официального заседания Думы, полностью игнорируя указ о роспуске. Возникло замешательство. Родзянко и думское большинство с нами не согласились. Все наши доводы, уговоры, пламенные призывы оказались тщетными. Многие еще верили в прошлое, невзирая на преступления и ошибки правительства. Совет отверг наше предложение, решив провести неофициальное заседание Думы. С политической и психологической точек зрения оно было равнозначно приватному собранию группы людей, очень многие из которых обладали огромным влиянием, авторитетом, но оставались лишь частными лицами. Оно не было заседанием государственного института и не имело никакого формального значения.

Отказ Думы продолжить официальные сессии стал крупнейшей, подобной самоубийству ошибкой в момент ее высочайшего авторитета в стране, когда она имела возможность сыграть решающую плодотворную роль в окончательной развязке событий, несмотря на малый опыт в официальной роли. Это было характерным проявлением изначальной слабости Думы, большинство которой состояло из представителей высших классов, зачастую неспособных точно выразить народные чаяния и мнения. Так Государственная дума, возникшая после контрреволюционного столыпинского переворота 1907 года, подписала себе смертный приговор в момент возрождения революционных настроений народа. Принятое обдуманное решение большинства свело Думу на уровень прочих спонтанно рождавшихся организаций вроде Совета рабочих и солдатских депутатов, законно оформившего свое учреждение. Позже предпринимались попытки вернуть Думе роль официального органа власти, но тщетно. Дума прекратила существование утром 12 марта, когда ее авторитет достиг высшей точки.

На следующий день 13 марта были уже два центра власти, рожденные революцией: созданный на неофициальном думском заседании в качестве руководящего органа Временный комитет и Совет рабочих и солдатских депутатов со своим Исполнительным комитетом.

Сегодня я уже не помню всего обсуждавшегося в тот день сначала в Совете старейшин, потом на «неофициальном» заседании Думы. Помню только, что на том последнем заседании с полудня до двух часов дня Дума приняла решение сформировать Временный совет с неограниченными полномочиями. В него вошли Родзянко, Шульгин, Милюков, Чхеидзе, Некрасов, Караулов, Дмитрюков, Ржевский, Шидловский, Владимир Львов, Энгельгардт, Шингарёв и я. В Совете были представлены все партии, кроме крайне правой и националистической правительственной. Представители правого крыла, которые еще недавно вели себя в Думе высокомерно и дерзко, внезапно исчезли со сцены. Так называемое правительство со своими платными агентами испарилось в первых лучах солнца свободы, поднимавшегося над Россией.

Заседания в Таврическом дворце видятся мне, как в тумане. Все мы пребывали в удивительном расположении духа, которого не понять тем, кто этого не испытал. Жили словно во сне, страшном и чарующем; как во сне, четко, без всякого волнения исполняли свои роли. Я воспринимал происходящее не рассудком, а всем своим существом, инстинктивно чувствуя приближение величайшего часа.

Меня уже начинала серьезно тревожить задержка войск и народа по пути к Таврическому дворцу, когда я, проходя через Екатерининский зал, услышал чей-то крик из вестибюля: «Солдаты идут!» — и бросился к окну, чтобы удостовериться.

Я не имел ни малейшего понятия, что делать. Был, по-моему, час ночи. Увидел солдат в окружении толпы манифестантов, выстроившихся на другой стороне улицы. Они несколько суетливо и нерешительно вставали в шеренги, чувствуя себя неуверенно без офицеров, в непривычной обстановке. Я наблюдал за ними несколько минут, а потом вдруг, как был, без шляпы, без пальто, в пиджаке, побежал через главный вход к солдатам, которых с надеждою так долго ждал. Несколько депутатов последовали за мной. Растерявшаяся охрана топталась в подъезде, часовой открыл дверь. Я быстро прошел к центральным воротам, которые открывались из сада на улицу, поприветствовал народ и солдат от имени Думы и от себя лично. Толпа хлынула ко мне, мгновенно плотно окружила, внимательно слушая.