Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917

Убийцей, схваченным и избитым при попытке бежать с места преступления, оказался двадцатичетырехлетний юрист Дмитрий Григорьевич Богров, отпрыск богатой еврейской семьи из Киева¹⁰⁹. И дома и в частых поездках за границу он свободно входил то в анархистские, то в эсеровские круги. Прилично обеспеченный заботливыми родителями, он пристрастился к игре и нередко проигрывался до нитки, и вполне вероятно, что именно материальные затруднения толкнули его на сотрудничество с полицией. Согласно его признаниям, с середины 1907 до конца 1910 года он служил осведомителем киевской охранки и по его доносам проводились аресты анархистских и эсеровских террористов.

Между тем в революционной среде недоверие к Богрову крепло. Сначала его обвиняли в присвоении партийной кассы, а в конце концов пришли к убеждению, что он служит в полиции. 16 августа 1911 года Богрова посетил некой революционер, заявивший, что его осведомительская деятельность уже не вызывает сомнения и единственный способ для него избежать казни — совершить террористический акт, причем лучшая цель — начальник киевского охранного отделения Н.Н.Кулябко. Был установлен и срок: 5 сентября. Богров явился к Кулябко, но тот принял его так тепло и радушно, что у Богрова просто не поднялась на него рука. Тогда он решил избрать своей жертвой царя, прибытия которого в Киев ждали через несколько дней, но отказался от этого плана — из опасения спровоцировать еврейские погромы. В конце концов он остановил выбор на Столыпине, которого считал «главным виновником наступившей в России реакции»*.

* Струмилло Б.//КЛ. 1924. № 1 (10). С. 230. В беллетристическом изложении этих событий Александр Солженицын приписывает поступок Богрова желанию защитить интересы евреев от будто бы угрожавшего им столыпинского идеала «Великой России». Солженицын так «реконструирует» ход мыслей Богрова: «Столыпин ничего не сделал прямо против евреев и даже провел некоторые помягчения, но все это — не от сердца.

Врага евреев надо уметь рассмотреть глубже, чем на поверхности. Он слишком назойливо, открыто, вызывающе выставляет русские национальные интересы, русское представительство в Думе, русское государство. Он строит не всеобще-свободную страну, но — национальную монархию. Так еврейское будущее в России зависит не от дружественной воли, столыпинское развитие не обещает расцвета евреям» (Солженицын А. Красное колесо: Узел I. Август четырнадцатого. Ч. 2. Париж, 1983. С. 126). Однако в пользу такой интерпретации нет никаких свидетельств. Напротив, Богров, происходящий из совершенно ассимилировавшейся семьи (его дедушка принял православие, а отец был членом киевского дворянского клуба), мог считаться евреем только в биологическом («расовом») смысле. В жизни звали его русским именем Дмитрий, хотя Солженицын и предпочел еврейское имя Мордко. В показаниях, данных полиции, Богров заявил, что стрелял в Столыпина, потому что его реакционная политика нанесла большой ущерб России. В прощальном письме родителям, написанном в день убийства, он объяснил, что не способен вести нормальную, спокойную жизнь, которой они от него ждали (Серебренников А. Убийство Столыпина: Свидетельства и документы. Н.-Й., 1986. С. 161 — 162). Наиболее вероятный источник утверждений, что Богров действовал как еврей и во имя еврейских интересов, — ложное сообщение в правой газете «Новое время» за 13 сентября 1911 года о том, будто перед казнью Богров сказал раввину, что «боролся за благо и счастье еврейского народа» (Серебреников А. Цит. соч. С. 22). В действительности Богров отказался встречаться с раввином перед казнью (Речь. 1911. 13 сент.; Серебреников А. Цит. соч. С. 23—24).

Чтобы отвлечь внимание от себя и своих планов, Богров сообщил полиции о будто бы готовящемся двумя никогда не существовавшими террористами заговоре против Столыпина и министра народного просвещения Л.А.Кассо. 26 августа он сообщил полковнику Кулябко, что двое злоумышленников собираются приехать в Киев во время торжеств и использовать как явку его квартиру. Кулябко, «мягкий» и «доверчивый»¹¹⁰, не имел оснований не поверить Богрову, так как в прошлом тот уже не раз проявил себя как вполне надежный агент. Он установил наблюдение за квартирой Богрова, дав тому возможность свободно передвигаться по городу. 29 августа Богров подбирался к Столыпину во время прогулки по парку, а днем 1 сентября приблизился к нему, когда тот фотографировался на ипподроме, но пока ему не удавалось подойти к жертве настолько близко, чтобы было удобно произвести выстрел.

Охранка, основываясь на угрожающей информации, предоставленной Богровым, рекомендовала премьер-министру не появляться на публике без охраны, но Столыпин пренебрег этим предостережением. Он вел себя как человек обреченный, покорившийся своей участи, уже не видящий, ради чего ему жить, и как будто даже искал мученического конца.