Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917

Социализм обычно понимается как теория, направленная на лучшее распределение богатства с конечной целью создания свободного и справедливого общества. Такова, бесспорно, официальная программа социалистов. Однако и за этой программой скрывается гораздо более тщеславная цель — создание нового человека. Предпосылкой к тому служит идея Гельвеция, что, формируя окружение, при котором социальное поведение становится естественным инстинктом человека, социализм позволяет личности полнее воплотить свои скрытые возможности. А это, в свою очередь, позволит в конечном итоге избавиться от государства и насилия как основного неотъемлемого атрибута государства. Все социалистические учения, от самых умеренных до самых крайних, предполагают, что человек — материал весьма податливый, поскольку его личность есть производное от экономических условий: изменение этих условий должно, таким образом, привести к изменению и человека и его поведения.

Маркс занимался философией в основном в молодости. Двадцатишестилетним эмигрантом в Париже он уловил политическое содержание идей Гельвеция и его французских современников. В «Святом семействе» (1844—1845), книге, в которой обозначен разрыв Маркса и Энгельса с идеалистическим радикализмом, философские и психологические установки почерпнуты непосредственно у Локка и Гельвеция. «Если человек черпает, — писал Маркс, — все свои знания, ощущения и пр. из чувственного мира и опыта, получаемого от этого мира, то надо, стало быть, так устроить окружающий мир, чтобы человек в нем познавал и усваивал истинно человеческое, чтобы он познавал себя как человека»²⁹.

Это — locus classicus марксистской философии, оправдывающее тотальную перемену в ходе устройства общества, то есть революцию. Согласно такому ходу мысли, неумолимо вытекающей из философских предпосылок, сформулированных Локком и Гельвецием, человек и общество обретают существование не естественным путем, но «рукотворным». Этот «радикальный бихевиоризм», как он именовался, вдохновил Маркса в 1845 году на один из самых известных его афоризмов: «Философы лишь различным образом объясняли мир; но дело заключается в том, чтобы изменить его»³⁰. Разумеется, в тот момент, когда мыслитель начинает видеть свое назначение не «только» в созерцании мира и приспособлении к нему, но в его изменении, он перестает быть философом и превращается в политика, вынашивающего личные политические планы и интересы.

Мир, конечно, можно постепенно «изменить» — мерами образовательными и законодательными. И если бы исключительной заботой интеллигенции было улучшение условий жизни человека, то едва ли такое постепенное изменение встретило бы возражения, ибо эволюция методом проб и ошибок указывает единственный испытанный путь к прогрессу. Но многие из тех, кто хочет изменить мир, извлекают из человеческих нужд не то, что требует исправления, а то, что можно использовать в своих интересах. Использование в своих интересах людских нужд (а не удовлетворение их) было в центре политики социалистов уже с 40-х годов XIX века, и это же отличало мнимых «научных» социалистов от их предшественников «утопистов». Такое отношение породило то, что Анатоль Леруа-Болье в 1902 году в своем на редкость проницательном труде назвал «политикой ненависти». «Социализм, — отмечал он, — возводит ненависть в принцип», сходясь со своими смертельными врагами — национализмом и антисемитизмом — в убеждении о необходимости «хирургически» вырезать и уничтожить воображаемого врага³¹. Убежденные радикалы опасались реформ потому, что те лишали их мощного оружия и укрепляли власть правящей элиты: радикалы предпочитали самые дикие репрессии. Лозунг русских революционеров «чем хуже, тем лучше» обнажал подобный образ мыслей.

Существует, разумеется, множество разновидностей социалистов — от самых демократичных и гуманных до самых деспотичных и жестоких, — но все их расхождения заключены в средствах, а не в целях. И их несостоятельность хорошо прослеживается в отношении русских и иностранных социалистов к жестоким экспериментам большевиков: отвращение к большевистской жестокости не отменяет восхищения перед непреклонной преданностью общему делу и сочувствия им, едва над большевиками нависает серьезная опасность. Как мы покажем ниже, большевики не смогли бы ни взять власть, ни удержать ее, если бы не получали поддержки, и активной и пассивной, со стороны демократически настроенных и умеренных социалистов.

Утверждение, что архитекторам октябрьского переворота 1917 года требовалось нечто большее, чем простое устранение противоречий капитализма, прекрасно подтверждается заявлениями Л.Д.Троцкого. В начале 20-х годов, заглядывая в будущее, он предсказывал: «Коммунистический быт будет слагаться не слепо, как коралловые рифы, а строиться сознательно, проверяться мыслью, направляться и исправляться. Перестав быть стихийным, быт перестанет быть и застойным».