Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917

Объявление высочайшего манифеста вместе с докладом Витте от 17 октября вызвало шумные демонстрации по всей стране: никто не ожидал таких уступок со стороны режима. В Москве толпа в 50 тыс. человек собралась перед Большим театром. Многотысячные толпы с пением и криками «ура» собирались стихийно и во многих других городах. 19 октября Петербургский Совет принял решение прекратить всеобщую забастовку¹²⁴. Закончилась забастовка и в Москве и в других городах.

Два аспекта Октябрьского манифеста требуют разъяснений, без которых трудно понять политические события последнего десятилетия царского режима.

Во-первых, манифест был вырван у царя под давлением, чуть ли не под дулом пистолета. И поэтому Николай никогда не считал себя морально обязанным соблюдать его.

Во-вторых, в нем нет слова «конституция». Это было вовсе не случайное упущение. И хотя иногда утверждают, будто царь не понимал, что речь идет о конституции¹²⁵, современные источники не оставляют сомнения, что царь прекрасно разбирался в существе сделанных им уступок. Так, в письме матери 19 октября он писал, что дарование Думе законодательных прав «это, в сущности, и есть конституция»¹²⁶. Однако при всем том он хотел избежать ненавистного слова, чтобы сохранить хотя бы иллюзию самодержавия. Проводники либеральных реформ убеждали его, что при конституционном строе он будет оставаться единственным источником законов и всегда сможет упразднить то, что соблаговолил даровать. [Это говорил царю Витте на аудиенции 9 октября. См.: Verner. Nicholas II. P. 373-374]. И он поддался этим уговорам, потому что они помогли ему примириться с совестью, терзаемой сомнениями, не нарушает ли он своей коронационной клятвы. Этот самообман — абсурдная концепция конституционного самодержавия — явился причиной бесконечных трений между двором и Думой в последующие годы.

Но в момент, когда провозглашался Октябрьский манифест, эти проблемы ускользнули от внимания либералов и либерал-консерваторов, уверовавших, что встает заря новой эры. Ведь даже офицеры полиции говорили друг другу — и вовсе не ради красного словца, — что скоро им нечего будет делать¹²⁷.

* * *

Витте согласился принять пост Председателя Совета министров только при условии предоставления ему права действовать как истинный премьер-министр и подобрать свой кабинет. Как и Ермолов, Крыжановский, другие опытные сановники, он понимал, что спаянное, дисциплинированное министерство совершенно необходимо в условиях неизбежной конфронтации правительства с выборным законодательным органом¹²⁸. Витте полагал, что такое министерство будет служить указанной цели вернее, если в его состав войдут некоторые всеми уважаемые общественные деятели.

19 октября он начал переговоры с Д.Н.Шиповым, известным промышленником А.И.Гучковым, князем Е.Н.Трубецким — профессором философии и братом недавно скончавшегося ректора Московского университета — и с некоторыми другими общественными деятелями¹²⁹. Все лица, к которым Витте обращался с предложениями занять тот или иной пост в правительстве, были либерал-консерваторами, хорошо ладившими и с оппозицией, и с бюрократией. Сам факт подбора кабинета министров не имел примера (и можно добавить, и последствий) в русской истории: «Впервые в царской истории кто-то помимо царя собственноручно указывал кандидатуры большинства министров»¹³⁰.