Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917

У интеллигенции, как мы ее определили выше, были весьма натянутые отношения с творческими кругами — писателями, поэтами, художниками, которым не могло не претить желание политиков навязать им определенные каноны творчества. Эти ограничения представлялись гораздо более тягостными, чем официальная цензура, ибо если правительство осуществляло негативную цензуру, запрещая касаться тех или иных тем, то интеллигенция оказывала позитивное давление, требуя, чтобы литература и искусство служили социальному прогрессу, как они его понимали. Противостояние этих двух групп еще более усугубилось в последнее десятилетие прошлого века, когда русская культура подпала под влияние модернизма с его девизом «искусство ради искусства». Давление, которое радикальная интеллигенция стремилась оказывать на культуру, чтобы заставить ее служить не эстетическим, а утилитарным целям, оказывалось бессильным при столкновении с истинным талантом: ни один выдающийся русский писатель или художник не покорился такого рода тирании, и последствия этого раздора выразились в отрыве интеллигенции от живительных источников современной культуры. Время от времени это тлевшее недовольство вырывалось наружу, как, например, в признании, которое в одном из личных писем в непривычно резких выражениях сделал Чехов: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю, даже когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр». [Письмо Алексею Суворину//Чехов А.П. Письма. Т. 5. М., 1915. С. 352. Бернар де Вото в книге «The Literary Fallacy» (Boston, 1944) очень похоже высказывается об американских писателях в период между двумя мировыми войнами. Это означает, что проблема интеллигенции была интернациональной.].

* * *

Недовольство в России впервые прорвалось наружу и стремительно распространилось в университетах. Хотя Положения 1863 года предоставляли университетам значительную самостоятельность, но выпадала она в основном на долю профессорского состава, студенты же по-прежнему считались несовершеннолетними, от которых требовалось лишь соблюдение строгой дисциплины. Студенческая масса под гнетом этой дисциплины вскипала и время от времени давала выход своему возмущению в организованных протестах. Предлоги зачастую были совершенно незначительны и, как правило, не носили политического характера. Проявив некоторую терпимость, можно было дать рассосаться этим недовольствам. Но российские власти знали только один ответ на «неповиновение» — репрессии. Студентов, вся провинность которых состояла лишь в буйной выходке или нарушении устава учебного заведения, отчисляли, нередко навсегда. Такая строгость укореняла в студентах радикальные настроения и способствовала превращению высших учебных заведений в средоточия оппозиции.

Во второй половине 60-х годов прошлого века студенты собирались в кружки, где обсуждали общественные проблемы и свою роль в обществе. Поначалу эти кружки не проявляли никаких политических, не то что революционных, наклонностей. Под влиянием французского позитивизма они отождествляли прогресс с развитием наук и просвещением и свою миссию видели в проповеди идей материализма и утилитаризма. В эту пору тысячи юношей, не имевших ни интереса, ни таланта к наукам, поступали на естественные факультеты, уверенные, что, глядя в микроскоп или расчленяя лягушку, они приближают эру благоденствия всего человечества.