Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905 — 1917

Хотя у крестьянина не было никаких представлений о естественном праве, у него было представление о правопорядке, укорененном в обычае. Некоторые ученые, занимавшиеся этой проблемой, считают, что в русской деревне была своя система правовых норм, вполне соответствовавшая сформулированной официальной юриспруденцией⁴⁷. Другие утверждают, что крестьянское обычное право не обладало качествами, необходимыми настоящей правовой системе, такими, как связанность и единообразие приложимости⁴⁸. Последнее утверждение представляется более убедительным. Русские крестьяне знали закон (lex), но не справедливость (jus). В этом нет ничего удивительного. Замкнутым и достаточно изолированным общинам не было необходимости проводить различие между законом и обычаем. Это различие впервые остро ощутилось в III веке до Р.Х. в связи с завоеваниями Македонии, когда впервые в единую державу были объединены рассеянные сообщества с самыми различными правовыми укладами. В ответ на эту ситуацию философы-стоики сформулировали законы природы как универсальный свод ценностей, связывающих все человечество. Поскольку русские деревенские общины продолжали вести обособленное существование, у них не было нужды во всеобъемлющей системе правовых норм и они вполне обходились своеобразной смесью здравого смысла и прецедентного права, улаживая все разногласия неформальными способами, по-семейному.

Об этом же говорит и широкий разброс решений, принятых на деревенских разбирательствах взаимных тяжб. Один исследователь пришел к выводу, что крестьяне относились к закону скорее субъективно, чем объективно, а это означает, что в действительности закон им был просто неведом⁴⁹. Другие исследователи, придерживаясь той же мысли, утверждают, что крестьяне знали только «живое право», рассуждая каждое дело по его конкретным обстоятельствам и сообразуясь с совестью как с основным критерием⁵⁰. Не вдаваясь в выяснение, считать ли подобную практику вполне отвечающей понятию закона, можно, во всяком случае, утверждать, что крестьяне относились к издаваемым правительством указам не как к закону, а как к единовременному распоряжению, а это вынуждало власти по нескольку раз повторять одни и те же указы, без чего крестьяне просто не принимали их в расчет: «Без нового приказа никто исполнять не станет, все думают, приказано было только на «тот раз». Вышел приказ не рубить березок на «май». Куда приказ дошел… там и не рубили тот год. На следующий год нет приказа — везде май ставят. Пришел «строгий» приказ насадить по улицам березки — насадили. Березки посохли. Нет на следующий год приказа, — никто не подсаживает новых, да и начальство волостное само о приказе забыло. Притом же волостной староста, сотский,, тоже по-мужицки думают, что распоряжение на этот раз только и сделано… Подати теперь платить. Каждому бы можно из опыта знать, что подати нужно платить в срок, что их не простят, а все-таки без особенного, да еще строгого приказа никто, ни один «богач» платить не станет. Може, и так обойдется, може, и не потребуют»⁵¹.

Отношение к закону как к указаниям, издаваемым по ничем не объяснимым причинам и исполняемым только принудительно, препятствовало развитию у крестьян основных качеств гражданина.

Излюбленная идея славянофилов и народников, что у мужика своя система законов, более того, система, покоящаяся на высших нравственных принципах, не находила отклика у юристов и правоведов. Вот любопытные наблюдения адвоката, которому до революции приходилось часто сталкиваться с крестьянским правосудием:

«Либеральные умы в России заражены были романтизмом и в обычном праве усматривали какую-то особенность русской жизни, которая, будто бы, выгодно отличала Россию от других стран… Масса людей собирали материалы обычного права; появились опыты разработки его, делались некоторые, хотя и слабые попытки научного изложения норм обычного права.