Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905—1917

На самом деле Милюков способствовал нагнетанию революционных страстей не меньше, чем все действия — или, вернее, бездействие — правительства. Резонанс от его выступления, привлекшего всеобщее внимание благодаря тому, что он говорил от имени самой значительной в России политической партии, еще более укрепила его репутация известного ученого: было невозможно вообразить, чтобы человек его положения в обществе мог выдвинуть столь серьезные обвинения, не имея неопровержимых доказательств. Некоторые даже полагали, что союзники сообщили Милюкову дополнительные уличающие свидетельства, которые он не пожелал огласить из соображений безопасности. Правительство запретило прессе печатать или комментировать речь Милюкова. Но этот запрет только усилил интерес к ней. Перепечатанная на машинке, размноженная на мимеографе и расклеенная по стенам, речь Милюкова распространилась на фронте и в тылу в миллионах копий⁷⁹. Эффект был разительный:

«Упрощавшая молва в народе и в армии гласила: член Думы Милюков доказал, что царица и Штюрмер предают Россию императору Вильгельму»⁸⁰.

И чувства, которым дала волю речь Милюкова, сыграли важнейшую роль в февральской революции⁸¹, первоначальным и единственно существенным мотивом которой было озлобление на предательское правительство.

Но и последующие заседания Думы были для властей неутешительными. Шульгин, лидер прогрессивных националистов, заявил, что страна, два года храбро сражавшаяся с врагом, «смертельно боится собственного правительства… Люди, которые бестрепетно смотрели в глаза Гинденбургу, затрепетали перед Штюрмером»⁸². И левые восторженно аплодировали этому монархисту и антисемиту. Единственным оратором, защищавшим власть, был Н.Е.Марков (известный как Марков Второй), закоренелый реакционер и патологический юдофоб, позднее, в эмиграции, поддерживавший нацистов, а в тот период получавший регулярные субсидии от Протопопова.

Заседания Думы, проходившие с 1 по 5 ноября 1916 года, отмечены нагнетанием революционного психоза: мощно ощущавшегося, необъяснимого стремления к разрушению всего здания российской монархии. Эти чувства, давно уже разделяемые радикальной интеллигенцией, теперь захватили и либеральный центр, и даже просочились в ряды консерваторов. Генерал-адъютант В.Н.Воейков, наблюдавший за происходящим из Ставки в Могилеве, говорил о том, что «массовый психоз проявился во внедрении убеждения о необходимости сломать и уничтожить нечто, тяготившее людей и не дававшее им жить»⁸³. Другой современник писал в декабре 1916 года об «осаде власти, обратившейся в спорт»⁸⁴.

Эти настроения пронизали все слои общества, о чем говорит поведение даже ближайших родственников царя, великих князей, примкнувших к Прогрессивному блоку. В конце октября, перед созывом Думы царь провел несколько дней в Киеве с матерью и близкими родственниками, предостерегавшими его от влияния жены и Распутина⁸⁵. 1 ноября он принимал в Ставке вел. кн. Николая Михайловича, который не только был известен в обществе как историк-любитель, но и гордился репутацией самого радикального из Романовых, этакого русского Филиппа-эгалите. Он привез письмо царю, в котором умолял его избавиться от Распутина. Но он пошел дальше, затронув самый щепетильный вопрос о неблагоприятном влиянии императрицы: