Читаем Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905—1917 полностью

Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905—1917

Учитывая настроения в Исполкоме, нечего было и думать об осуществлении планов правительства на отъезд царя в Англию. И все же, когда в конце марта (по ст. ст.) Англия известила Временное правительство о том, что отменяет свое приглашение, это вызвало шок. И тогда, и еще долгое время потом считалось, что это премьер-министр Ллойд Джордж убедил Георга V не следовать своим великодушным порывам. Да и сам Ллойд Джордж не спешил развеять это впечатление²¹¹. Однако теперь известно, что поступал он так с целью «прикрыть» короля, который отменил свое решение, опасаясь осложнений и не желая раздражать лейбористов в парламенте, высказывавших «враждебные мнения по этому вопросу»²¹². Роль короля в этой позорной акции содержалась в строжайшем секрете: существовала инструкция «следить, чтобы в отчеты военного министерства не попало ничего, что могло бы оскорбить королевское чувство»²¹³. Впоследствии это уже стало чертой государственной политики Англии: пока идет война, на ее землю не должна ступить нога ни одной из особ русского императорского дома. Исключение было сделано лишь для вдовствующей императрицы Марии Федоровны, датчанки по происхождению, сестры вдовы короля Эдуарда VII, Александры[154].

По словам Керенского, «окончательный ответ» английского правительства произвел на императора «ошеломляющее» впечатление²¹⁴ — не потому, что он мечтал покинуть Россию, а потому, что это явилось новым подтверждением окружавших его «предательства, трусости и измены». Последующие четыре месяца он провел в вынужденном бездействии — читал, ходил на прогулки, работал в саду.

* * *

Февральскую революцию от других революционных переворотов отличало множество особенностей. Но самой поразительной чертой была скорость, с которой рухнуло Российское государство. Так, словно величайшая в мире империя, занимавшая одну шестую часть суши, была каким-то искусственным сооружением, не имеющим органического единства, а вроде бы стянутым веревками, концы которых держит монарх в своей руке. И когда монарх ушел, скрепы сломались и все сооружение рассыпалось в прах. Керенский говорил: бывали моменты, когда ему казалось, что «слово «революция» совершенно неприложимо к тому, что произошло в России [между 28 февраля и 3 марта]. Целый мир национальных и политических отношений пошел ко дну, и сразу все существующие политические и тактические программы, как бы хорошо и смело они ни были задуманы, оказались беспомощно и бесполезно повисшими в пространстве»²¹⁵.

О том же феномене, в присущей ему едкой манере, говорит В.В.Розанов:

«Русь слиняла в два дня. Самое большое — в три. Даже «Новое время» нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И, собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая «великого переселения народов»… Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска, и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом — буквально ничего. Остался подлый народ…»²¹⁶

К концу апреля, спустя восемь недель от начала революции, корабль российского государства стал тонуть. 26 апреля Временное правительство выпустило патетическое воззвание, в котором признавало, что не способно управлять страной. Керенский сожалел, что не умер, когда революция еще была юной и преисполненной надежд на то, что нация сможет управлять своим государством «без хлыста и палки»²¹⁷.

Русский народ, избавившись от царизма, на который навешивал вину за все невзгоды, застыл в оцепенении на пороге новообретенной свободы. Совсем как та дама из рассказа Бальзака, которая так долго хворала, что, когда наконец излечилась, решила, что ее поразил новый недуг.