Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть. 1917—1918

Убийство царской семьи знаменовало дальнейшее усиление террора. Агенты ЧК присвоили теперь себе право расстреливать подозреваемых и арестованных по своему усмотрению, хотя, судя по претензиям, рассылаемым из Москвы, местные органы не всегда использовали свои полномочия.

Несмотря на такое усиление правительственного террора, Ленин был все еще недоволен. Он хотел вовлечь в этот процесс «массы», — по-видимому, потому, что погромы, в которых участвовали и агенты правительства, и «представители народа», способствовали их сближению. Он постоянно внушал коммунистическим властям и гражданам мысль о необходимости действовать более решительно, призывал освободиться от всяких предубеждений против убийства. Как иначе могла стать реальностью «классовая борьба»? Уже в январе 1918 года он жаловался на «мягкость» советского режима, призывая к установлению «железной власти»: «Наша власть — непомерно мягкая, сплошь и рядом больше похожая на кисель, чем на железо»⁷⁵. Когда в июне 1918 года ему доложили, что партийные власти Петрограда удержали от погрома рабочих, желавших отомстить за убийство Володарского, он немедленно отправил сидевшему там наместнику гневное послание. «Тов. Зиновьев! — писал он. — Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не Вы лично, а питерские цекисты или пекисты) удержали. Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это не-воз-мож-но!»⁷⁶. Два месяца спустя Ленин давал распоряжение властям Нижнего Новгорода «навести тотчас массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т. д.»⁷⁷. Это небрежное «и т. д.» давало агентам режима полную свободу в выборе жертв: речь шла о бойне ради бойни, которая должна была стать выражением несгибаемой «революционной воли» режима стремительно терявшего почву под ногами.

В соответствии с политикой правительства, объявившего войну деревне, террор распространялся не только в городах, но и в селах. Мы уже приводили высказывания Ленина, в которых он призывает рабочих убивать «кулаков». Сейчас невозможно составить даже приблизительное представление о числе жертв среди крестьян, старавшихся летом и осенью 1918 года уберечь зерно от продотрядов. Но если учесть, что в этой войне число погибших со стороны правительства исчислялось тысячами, то и со стороны деревни жертв вряд ли было меньше.

Соратники Ленина теперь соревновались друг с другом, пытаясь отыскать наиболее жесткие слова, которые могли бы подвигнуть население на убийства и представить убийство, совершенное во имя революции, делом благородным и возвышенным. Троцкий, например, как-то предупредил, что, если бывшие царские офицеры, принятые им в Красную Армию, замыслят какое-нибудь предательство, «от них останется одно мокрое место»⁷⁸. А чекист Лацис заявил: «Закон гражданской войны — вырезать всех раненых в боях против тебя», ибо «борьба идет не на жизнь, а на смерть. Ты не будешь бить, так побьют тебя. Поэтому бей, чтобы не быть побитому»⁷⁹.

Такие призывы к массовому убийству были невозможны ни для деятелей французской революции, ни для участников Белого движения. Большевики сознательно призывали граждан к жестокости, заставляя их смотреть на некоторых из своих собратьев так, как смотрит во время войны солдат на всякого, кто одет в униформу врага: скорее как на абстракцию, а не как на человеческое существо. Этот кровавый психоз достиг уже чрезвычайного накала, когда прозвучали выстрелы, поразившие Урицкого и Ленина. Два этих террористических акта, — не связанные между собой, как выяснилось позднее, но в то время воспринятые как части единого организованного заговора, — открыли дорогу красному террору в собственном значении этого слова. Большинство его жертв составили заложники, выбранные случайно, главным образом по признаку социального происхождения, материального достатка или каких-то связей со старым режимом. Большевикам нужны были массовые убийства не только потому, что они позволяли устранить конкретные угрозы режиму, но также и потому, что были средством устрашения и психологического подавления граждан.

Красный террор был формально введен двумя декретами — от 4 и от 5 сентября — за подписью комиссаров внутренних дел и юстиции.