Русская революция. Книга 3. Россия под большевиками 1918 — 1924

Большевики ловко использовали это заблуждение: уже в 1918 г. Иоффе и Красину удалось убедить немецких предпринимателей не особенно прислушиваться к «максимализму» Москвы¹⁵⁷. После окончания гражданской войны, когда промышленность в стране переживала катастрофический спад, советские представители за рубежом прибегли к той же тактике, поясняя, что Россия, несмотря на создание Коминтерна, заинтересована исключительно в мирных экономических отношениях. Возглавляя в 1920–1921 гг. торговую миссию в Британии, Красин расписывал английским промышленникам соблазнительные перспективы торговли с Россией, хотя ей в то время было практически нечего продавать и не на что покупать. Москва, которой слабые стороны западной души были ведомы лучше, чем сильные, пользовалась этим, чтобы насаждать иллюзии. Например, введенный в 1921 г. нэп, внутри страны названный временной тактической уступкой, не кем иным как Чичериным рекламировался за рубежом в качестве меры, призванной «создать в России условия для развития частной инициативы в области промышленности, сельского хозяйства, транспорта и торговли»¹⁵⁸. Правительственные и деловые круги Запада с готовностью заглатывали эту пропаганду, поскольку она соответствовала их изначальным установкам. Подписчики «New York Times» с доверием отнеслись, например, к опубликованному в 1921 г. сообщению московского корреспондента, будто советское правительство «возвращается к индивидуализму» и личной инициативе¹⁵⁹.

Причина того, что западные предприниматели с такой готовностью игнорировали факты, свидетельствующие об обратном, заключалась в широко распространенном убеждении, будто в России имелись неограниченные возможности для эксплуатации природных ресурсов и огромные перспективы по сбыту готовой продукции; в США ее рассматривали как огромнейший в мире «пустой» рынок сбыта, в Англии — как «золотую жилу»¹⁶⁰. Поскольку за время Первой мировой войны производственные мощности, особенно в США, выросли во много раз, западное промышленное сообщество оказалось весьма заинтересовано в российском рынке.

Торговые соглашения естественным образом повлекли за собой дипломатическое признание Советской России, которое западные правительства поначалу не желали ей давать, поскольку она отказалась платить иностранные долги и вела подрывную деятельность. Москва с самого начала исходила из того, что путь к дипломатическому признанию лежит через заключение торговых договоров, — это убеждение оказалось верным и получило подкрепление в устах Ллойд Джорджа, заявившего в марте 1921 г. в палате общин, что незадолго до того подписанные англо-советские соглашения о торговле были равносильны фактическому признанию Советского государства. [Саrr Е.Н. The Bolshevik Revolution. New York, 1953. Vol. 3. P. 287. Советской внешней торговле было крайне необходимо получить признание, поскольку за приобретенные за границей товары Россия расплачивалась золотом: покуда у Советской России не было дипломатического признания, золото могло оказаться удержанным в пользу западных кредиторов. 12 мая 1921 г. Суд Британии вынес постановление, что советское золото в слитках не подлежало подобным удержаниям (см.: Майский И. Внешняя политика РСФСР. М., 1923. С. 102)].

Отношение к России американских профсоюзных деятелей было диаметрально противоположным. Самюэль Гомперс, президент Американской федерации труда, называл большевиков «пиратами». Его преемник Уильям Грин занял такую же позицию. Раз за разом американские профсоюзы подавляющим большинством голосов отклоняли прокоммунистические резолюции, выдвигавшиеся небольшой группой радикалов. Единственными принявшими примирительную позицию в отношении Советской России группами оказались «Amalgamated Clothing Workers», Союз работников швейной промышленности, и «International Ladies' Garment Workers' Union», Международный союз изготовителей дамского платья, — обе организованные русскими иммигрантами, доверившимися романтическим иллюзиям о коммунистическом эксперименте.

* * *

На позицию западных правительств в отношении Советской России влияло множество факторов, часто противоречивого характера. Как это было и в случае с Французской революцией, великим державам доставляло удовольствие видеть, как их традиционные конкуренты слабеют в результате внутренних беспорядков. Этот факт с потрясением отметил Петр Струве, когда летом 1920 г. встречался в качестве министра иностранных дел Врангеля с дипломатическими представителями союзных держав с целью заручиться помощью их правительств¹⁶¹. Немцы в 1918 г., Ллойд Джордж и Пилсудский — в 1919 г., все исходили из предположения, что большевистская Россия будет представлять для них меньшую угрозу, нежели восстановленная национальная. Это соображение заставляло подавить ненависть к коммунизму, страх перед подрывной деятельностью.