Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917)

Видя опасность превращения своего движения в чужое орудие, Гапон, полный решимости оставить шествие мирным, в субботу 8 января направил царю умоляющее письмо. Он предупреждал царя, что тому не говорят правды о настроении рабочих, и заклинал обязательно выйти на следующий день к народу: «Если Ты… не покажешься… и если прольется неповинная кровь, то порвется та нравственная связь, которая до сих пор еще существует между Тобой и Твоим народом. Доверие, которое он питает к Тебе, навсегда исчезнет. Явись же завтра с мужественным сердцем пред Твоим народом и прими с открытой душой нашу смиренную петицию. Я… и мои мужественные товарищи… гарантируем неприкосновенность Твоей особы».

К выработке обсуждавшегося и утверждавшегося вместе с рабочими окончательного варианта «Всеподданнейшего адреса рабочих Петербурга»[108], который предстояло вручить царю днем 9 января на площади перед Зимним дворцом, в последнюю минуту подключился друг и земляк Гапона из Полтавской губернии, эсер, инженер Путиловского завода Пинхас Рутенберг[109]. Под его влиянием политические требования в петиции получили перевес над социальными, хотя все равно не вышли за рамки общедемократических чаяний того времени (ленинское «временное правительство» туда не попало). Помимо демократических требований выборов учредительного собрания по т. н. четырехчленной формуле (всеобщим, равным, тайным и прямым голосованием), предоставления демократических свобод, срочного созыва народных представителей от всех классов и сословий империи, включая рабочих, в гапоновский перечень с подачи Рутенберга вошли чисто эсеровские меры против бесправия народа (амнистия, объявление свободы и неприкосновенности личности, равенство перед законом, ответственность министров), а также меры против народной нищеты (в том числе гарантия исполнения военных заказов в России, а не за границей и прекращения войны по воле народа) и против гнета капитала над трудом. Подобные требования в тот период выдвигали различные движения и партии. Отдельные формулировки говорят о тяготении авторов к либеральной программе «Союза освобождения»[110].

Зная о проникновении в ряды демонстрантов боевиков революционных партий, замышляющих переворот и убийство царя, Николай II предпочел уклониться от ответственности православного правителя. Вместо того чтобы принять шествие с надлежащими мерами безопасности, он провел воскресенье со своей семьей в Царском Селе, оставив в Зимнем дворце невнятные распоряжения[111]. Когда спустя несколько дней он захотел исправить ошибку и продемонстрировал избранному кружку рабочих внимание к их нуждам, момент был уже упущен. Весной и летом самодержец беспомощно наблюдал, как движение «Кровавого воскресенья» ширится по всей стране, и манифестом 17 (30) октября 1905 г. вынужденно предоставил своим подданным свободы, которые мог бы даровать в январе в качестве продуманного акта великодушия.

1.2.2.2. Первая искра – «Кровавое воскресенье на Неве»

Представители «революционной организации» обещание не сдержали. Они размахивали красными флагами, несмотря на протесты идущих рядом рабочих[112], и выкрикивали в лицо вооруженной охране дворца провокационные лозунги[113]. Масса незваных личностей теснила и подгоняла с боков и сзади стройные ряды из тысяч молящихся и поющих членов «Собрания русских фабрично-заводских рабочих» во главе с несущим икону священником (за которым следовал эсер Рутенберг). Этот сильный, организованный нажим, систематически волнами прокатывавшийся от задних рядов до передних и поневоле бросавший их на дворцовую охрану, по описанию очевидца Максима Горького, сыграл решающую роль в перерастании мирного шествия в массовую демонстрацию с последующим кровопролитием[114]. После неоднократных тщетных предупреждений солдаты в панике открыли огонь по напирающим на них передним рядам. Шествие рассыпалось, оставив на покрасневшем от крови снегу свыше 70 застреленных рабочих[115], – картина, которая привела столицу Российской империи в ужас, а столицы западных стран в негодование. Пока понимающие наблюдатели вроде Горького, глубоко посрамленные, отступали в безопасное место[116], Рутенберг выдернул сопротивляющегося священника из-под града пуль, затащил в какой-то подъезд, предусмотрительно прихваченными ножницами обрезал ему бороду и переодел его в цивильную одежду. Сначала он прятал Гапона на конспиративных квартирах (включая горьковскую), а затем подготовленными маршрутами вывез за границу.