Русская революция. Политэкономия истории

Если промышленники искали спасения от грядущей анархии в союзе с рабочими, то лидеры либеральной оппозиции продолжали связывать все свои надежды с добровольной уступкой власти монархом и правительством. «По мнению многих видных депутатов (Шингарев, Александров и др.), в случае отказа правительства войти в соглашение с «партией народной свободы» или в случае неприемлемости условий правительства, до «революции осталось всего лишь несколько месяцев, если только таковая не вспыхнет стихийным порядком гораздо раньше»: повсюду настроение достигло такого оппозиционного характера, что достаточно какого-нибудь пустячного предлога, чтобы вызвать бурные беспорядки ожесточившихся народных масс; беспорядки конечно вызовут кровавые подавления вооруженной силой, а последнее приведет к повсеместным протестам и еще более диким эксцессам»[400].

Однако именно эта революционная вспышка, как и в 1905–1906 гг., по мнению А. Гучкова, только и могла создать условия для того, чтобы правительство пошло на уступки: «после того, как дикая стихийная анархия, улица, падет, после этого люди государственного опыта, государственного разума, вроде нас, будут призваны к власти… Затем, другая возможность, что правительство, почувствовав свое опасное положение, прибегнет к нашей помощи…, — в любом случае утверждал Гучков, — Либо мы будем вынесены революционной волной наверх, либо [последует] призыв самой верховной власти…»[401].

Насколько далеки были эти надежды от действительности, говорила сводка директора Департамента полиции А. Васильева: «Отношение народных масс к Государственной Думе в последнее время серьезно изменилось, ибо деятельность Думы в прошлую сессию сильно разочаровала массы: в борьбе с наиболее насущными вопросами (дороговизной, продовольственными затруднениями) Дума ничего не сделала, а то, что сделало (закон о мясопустных днях) лишь еще ухудшило положение. Такое ослабление веры в народное представительство в широкой народной массе особенно озадачивает кадет, которые собираются в предстоящей сессии продемонстрировать перед народом, что они являются столь же деятельными, как и левые партии»[402].

Одновременно нарастал раскол в самой либеральной оппозиции, на что обращал внимание в своем донесении 2.11.1916 начальник московского охранного отделения Мартынов: «Настроение провинции явно анти-милюковское, неизмеримо более радикальное… Осторожная тактика Милюкова, чрезмерно заботящегося о легальности партии в глазах правительства, убивает партию в глазах в последнее время стихийно левеющего провинциального общества… Накануне выборов в 5-ю государственную Думу такая тактика прямо «самоубийственна»»[403].

Падение авторитета Думы и раскол либеральной оппозиции накануне выборов подрывало все надежды кадетов на «приглашение» во власть. «В настоящий момент, температура Москвы неизмеримо выше, чем была даже в 1905–1906 гг…, — предупреждал А. Коновалов, — На ближайших выборах в Государственную Думу, несомненно, к.-д. окажутся для Москвы слишком правыми…»[404]. Сам Милюков отмечал, что даже «московские старообрядцы… стали говорить языком, который до 1905–1906 гг. можно было слышать только в швейцарских эмигрантских кругах»[405].

Либеральная общественность ощутила реальную угрозу того, что она вообще может оказаться не у власти. Нарастающие опасения звучали в словах лидера октябристов А. Гучкова: «мне кажется, мы ошибаемся, господа, когда предполагаем, что какие-то одни силы выполнят революционное действие, а какие-то другие силы будут призваны для создания новой власти. Я боюсь, что те, которые будут делать революцию, те станут во главе этой революции…, допустить до развития анархии, до смены власти революционным порядком нельзя, что нужно ответственным государственным элементам взять эти задачи на себя, потому что иначе это очень плохо будет выполнено улицей и стихией. Я сказал, что обдумаю вопрос о дворцовой революции — это единственное средство»[406].

Настроения лидеров либеральной оппозиции к этому времени изменились кардинальным образом, они стали страстно возражать против призыва французов — терпеливо ждать. При слове «терпение» Милюков и Маклаков вскрикнули: «С нас довольно терпения! Наше терпение окончательно истощилось. Кроме того, если мы не будем действовать, народные массы перестанут нас слушаться»[407].