Русская революция. Политэкономия истории

«Безудержная вакханалия, какой-то садизм власти, который проявляли сменявшиеся один за другим правители распутинского назначения, к началу 1917 года привели к тому, — отмечал Деникин, — что в государстве не было ни одной политической партии, ни одного сословия, ни одного класса, на которое могло бы опереться царское правительство. Врагом народа его считали все: Пуришкевич и Чхеидзе, объединенное дворянство и рабочие группы, великие князья и сколько-нибудь образованные солдаты»[456]. При этом, замечал И. Солоневич, если «речи социалистов (в Государственной Думе) не производили на массу никакого впечатления: «ну, это мы слышали сто раз», то когда с революционными речами выступают монархисты, то впечатление получается убийственное: «ну, если уж и Пуришкевич так говорит, значит наше дело совсем дрянь»[457].

«У нас был свой собственный внутренний враг, — отвечал В. Сухомлинов (имея в виду оппозицию), — В первую очередь, (мне) военному министру пришлось бороться с ним, и притом с негодными средствами. Именно этим объясняется многое из того, что потом случилось: самый совершенный цензурный аппарат не может помочь, если во время войны правительственная политика не будет основана на единодушной народной воле. Мне вскоре стало ясно, что на стороне царя не народная воля, а лишь тонкий слой чиновничества, офицерства и промышленников, в то время как политические партии готовили свою похлебку на костре военного времени»[458].

Императрица определяла состояние общества, как «внутреннюю войну». 14 декабря она писала мужу: «Я бы спокойно и с чистой совестью перед всей Россией отправила бы Львова… Милюкова, Гучкова и Поливанова также — в Сибирь. Идет война, и в такое время внутренняя война есть государственная измена… Будь Петром Великим, Иваном Грозным, императором Павлом… Раздави их всех под собой!» И эта «внутренняя война» приобретала вполне конкретные очертания: в феврале 1917 г. Петроградский округ был выведен из состава Северного фронта, в связи с нарастанием напряженности в столице. Командующим округом стал ставленник министра внутренних дел А. Протопопова ген. С. Хабалов.

Вместе с тем, вспоминал последний дворцовый комендант В. Воейков, «положение царя становилось все более и более тяжелым; верные слуги таяли, а число людей, оппозиционно настроенных, увеличивалось. Главную роль в обществе стали играть члены Государственной Думы, мнения которых принимались за непреложные истины…»[459].

Февральская буржуазно-демократическая…

Революция носилась в воздухе и единственный спорный вопрос заключался в том, придет она сверху или снизу…

Дж. Бьюкенен[460]

В конце января — начале февраля 1917 г. съезд Объединенного Дворянства, Земский Союз, Союз городов, от съезда промышленников и фабрикантов А. Коновалов придя к выводу, «что катастрофа уже наступила, и для спасения Отечества от гибели нужны экстраординарные меры», выступили за созыв совместного съезда, а так же обратились к председателю Государственной Думы М. Родзянко с предложением встать во главе движения[461]. В январе член ЦК партии кадетов А. Шингарев спешно вызвал из Киева в Петроград В. Шульгина и заявил ему: «Мы идем к революции»[462].

«Настроения в столице носит исключительно тревожный характер, — доносило в январе петроградское охранное отделение, — Циркулируют в обществе самые дикие слухи (одинаково), как о намерениях Правительственной власти (в смысле принятия различного рода реакционных мер), так равно и о предположениях враждебных этой власти групп и слоев населения (в смысле возможных и вероятных революционных начинаний и эксцессов). Все ждут каких-то исключительных событий и выступлений как с той, так и с другой стороны…»[463].

«Опасаясь при неожиданности «переворота» и «бунтарских вспышек» оказаться не у дел и явно стремясь при общем крушении и крахе сделаться вождями и руководителями анархически-стихийной революции лица эти (Гучков, Коновалов, кн. Львов) самым беззастенчивым и провокационным образом, — доносил в январе Департамент полиции, — муссируют настроение представителей руководящих и авторитетных рабочих групп (военно-промышленных комитетов), высказывая перед представителями последних уверенность свою в неизбежности уже «назревшего переворота»»[464].