Русская революция. Россия под большевиками. 1918-1924

Провал правительственной программы внедрения всеобщего и обязательного образования был вызван экономическими трудностями. Если сравнивать долю финансового участия советской власти в деле образования, то она отстает от царской, которая вовсе не славилась щедростью в этом вопросе. Луначарскому неоднократно приходилось жаловаться: бюджетные ассигнования его комиссариату много ниже требуемого, принимая во внимание, что на Наркомпросе лежит ответственность за все учебные заведения в стране, включая и те, которые прежде, до 1917 года, пользовались поддержкой церкви и местных властей. В 1918—1921 гг. Наркомпросу выделялось менее 3% расходов национального бюджета, а по расчетам Луначарского это составляло лишь что-то около 1/3—1/4 от требуемой суммы¹²⁹. При нэпе доля Наркомпроса в бюджетных ассигнованиях упала еще ниже. По словам Луначарского, расходы на душу населения в области образовании в 1925—1926 гг., период сравнительного благополучия, были на треть меньше, чем в 1913 году. [Народное просвещение. 1926. № 2. С. 9. В 1928 году он заявлял, что советское правительство отпускает на учащихся начальной школы 75%, а на учащихся средней школы четверть того, что расходовали при царском режиме (Революция и культура. 1928. №11. 15 июня. С. 21)]. 

Ни новые школы, ни молодежные организации не преуспели в своей основной миссии — воспитании коммунистического мировоззрения. Исследование, проводившееся в 1927 году среди школьников от 11 до 15 лет, представило поразительное тому подтверждение. Учащиеся, воспитанники советской системы образования, проявили крайне низкую способность осмыслять текущие события в ключе коммунистической доктрины, отвечая, в лучшем случае, заученными фразами. 45% признались, что верят в Бога. Особенно тревожным было то, что, как выяснилось, с каждым годом обучения ученики проникались все более негативным отношением к советской жизни¹³².

Оценивая результаты большевистской политики в области образования, Луначарский вынужден был признать ее поражение. В четвертую годовщину Октябрьской революции он писал: «И все же военный коммунизм... казался многим прямым и кратким путем в царство коммунизма... Очень может быть — наибольшие разочарования выпали на нашу долю — коммунистов-педагогов. Не только трудности по введению в темную неграмотную страну социалистической системы народного образования при полном отсутствии учителей-коммунистов и при постепенном трудном процессе сближения учительства вообще оказались непомерны, но и ресурсы людьми, материалами и деньгами, которые могли выделить нам Советская власть и Р.К.П., были до крайности недостаточны»¹³³.

* * *

Печальная правда заключалась в том, что, несмотря на хвастливые заявления об успехах и доступности образования, многие дети не только не пользовались благами школьного обучения, но революция и события, которые она за собой повлекла, лишили детей элементарного права, доступного всем, кроме самых примитивных животных, права на родительскую заботу. В 20-е годы по России, словно первобытные племена, бродили толпы беспризорных¹³⁴. Число их резко увеличилось во время голода 1921 года: часто родственники осиротевших детей забирали себе имущество их покойных родителей и изгоняли сирот из деревни¹³⁵. Невозможно определить, сколько бездомных детей было в России после революции, поскольку они не имели постоянного места обитания и избегали переписи. В 1922—1923 гг. Луначарский и Крупская определяли их число приблизительно в 7—9 миллионов¹³⁶. Три четверти из них были детьми крестьян (54,5%) и рабочих (23,3%); 15% были в возрасте от 3 до 7 лет и 57,1% в возрасте от 8 до 13 лет¹³⁷. Они сбивались в шайки и укрывались в заброшенных домах, на железнодорожных вокзалах, на дровяных и угольных складах и вообще всюду, где только могли найти крышу: «Бродящих стаями, почти утративших человеческий облик и членораздельную речь, с лицами заостренными, как у зверьков, со спутанными волосами и пустым взглядом, — вспоминал Малькольм Маггеридж, — я встречал их в Москве и Ленинграде, забившимися под мосты, шныряющими по вокзалам, внезапно налетающими, словно стаи диких обезьян, и так же внезапно разбегающимися врассыпную»¹³⁸. Они жили попрошайничеством и мелким воровством; многие, быть может, большинство девочек и даже мальчиков занимались проституцией¹³⁹.

В 1921 году ГПУ обратилось к проблеме бездомных бродяг, помещая тех, кого удавалось поймать, в государственные детские колонии. Иностранцам их демонстрировали как пример самоуправляемых коммун, этакие «детские республики», однако они напоминали скорее пенитенциарные учреждения. Беспризорные были психически сломленными и социально неприспособляемыми.