Русская романтическая новелла

— А! Полковник… добро пожаловать — как вы меня обязали! Редкий гость — садитесь! — И хозяин светлицы засуетился. — Денщик! трубку и чаю полковнику! Ступай проворнее! — Кстати, полковник, послушайте, сколько производств, сколько перемен… Сейчас почту получили. — У кого «Инвалид»?.. А, Лосницкий, у тебя? Пожалуйста, братец, читай вслух!

Лосницкий держал «Инвалид» и пробегал его, отыскивая взором занимательные статьи, между тем как маленький юнкер чрез плечо его старался прочитать свое имя и производство.

— Господа, господа! слушайте! — закричал вдруг Лосницкий. — Вот дело не на шутку! Слушайте: «Военным судом разжалованы без выслуги, с лишением чинов и дворянства поручик И…в и корнет Б…к».

— Ах, как жаль! — сказали иные голоса.

— За что? Почему? — спросили другие.

— В «Инвалиде» более ничего не сказано.

— Как досадно! Непонятно. Жаль мне бедного поручика! Да и тот был славный малый!

— Постойте, господа, — прервал Горцев, распечатывая еще один огромный пакет, — вот ко мне пишут из Петербурга — моя кузина, старая девушка, — она знает все сплетни городские, бывалое и небывалое, бывшее и будущее, и, вспомнив, что я знаком с обоими бедняками, она, верно, расскажет мне их историю!

Все взоры с ожиданием и беспокойством устремились на Горцева. Он продолжал разбирать пространную эпистолу кузины.

— Ах! да — так точно… Вот и об этом!

— Несносные бабы! Ничего прямиком сказать не умеют: страсть у них терять даром слова и время! Да еще все по-французски, чтобы каждую немного дельную мысль разжидить целым морем водянистых фраз! La nouvelle qui fait evenement… ces pauvres jeunes gens… quelle imprudence…[27] Наконец-то! Как? Что? Они дрались, оба ранены… и разжалованы за поединок!

— За поединок! — И все лица оживились, все умы откликнулись общему чувству. Обида и честь — эти два сильные победителя мужчины, которых ложное истолкование породило зверское, губительное злоупотребление, — обида и честь нашли громкий ответ в сердцах, кипящих жизнью и молодостью… Все сблизились внезапно, все окружили Горцева, все молчали, но страсти говорили в них, и, понимая один другого, все следовали побуждению беспокойного любопытства.

Все?.. Нет! не все. Между тем, как слова: «за поединок» электризировали прочих, один из присутствующих, будто громом пораженный, упал на свой стул, недвижим и полумертв. Чело его покрылось мертвенною бледностью, и лицо покривилось мучительными судорогами. Одного голоса недоставало в этом шуме трепещущих голосов. Один, как отверженный, не смел разделить общего увлечения, не сочувствовал ему и, как только немного опомнился, убежал торопливо и весь расстроенный.

— Где ж полковник? Куда девался Валевич?..

Вот что спросил каждый из офицеров, когда их любопытство утолилось сообщением подробностей петербургского поединка и его последствий.

— Полковник изволили-с уйти к себе-с. Им сделалось дурно-с, — отвечал денщик.

— Дурно? — переспросил кто-то.

— Да-с, ваше благородие-с, дурно. Они даже помертвели, а как вышли на воздух, то изволили зашататься. Я хотел было проводить до квартиры, но их высокоблагородие не позволили.

— Странно! — произнес Горцев протяжно и задумавшись.

— Что странно?

— А так, ничего. Вы, верно, никто не заметили: он не может слышать о поединке.

— Кто? Валевич?

— Ну да, кто ж другой? Вот это дает мне повод предполагать… Да! Я уж не в первый раз наблюдаю и думаю, что теперь знаю, почему он…

— Полно, полно, Горцев! Что за страсть у тебя отыскивать небывальщину и разгадывать малейшие движения человека! Романист!

— Совсем не романист, — возразил важно Горцев, — но я хочу знать до основания тех, кого называю друзьями, а Валевич, к которому влечет меня всем сердцем, которого я уважаю и ценю высоко, он до сих пор мне неизвестен. Он, верно, никогда сам не разрешит моих сомнений. Он часто удивляет всех нас, он непонятен — и я хочу его понять.

— Но что ж ты заключаешь из его ухода?

— Я заключаю, что разговор наш был ему неприятен, и припоминаю, что Валевич не терпит речей о поединках. Знаете ли вы, что он едва не поссорился со мною, когда я в Бессарабии хотел проучить порядком этого выскочку Красновидова? Знаете ли вы, что он всю ночь провел у меня, уговаривая, убеждая, упрашивая меня не вызывать Красновидова, и насильно удержал меня от дела с ним? О, если бы вы тогда посмотрели на Валевича, если бы вы слышали его!.. Как горячо говорил он против поединков, как восставал на обычай играть своим спокойствием и жизнью другого!.. Довольно вам того, что он, злодей, поставил на своем и не дал мне драться, а вы все знаете, друзья, как это было мне не по сердцу!

— Так точно, — подхватил Лосницкий, — теперь и я вспоминаю, что меня неоднократно поражало в Валевиче его отвращение от дуэлей и дуэлистов. Как можно человеку, столь благородному и храброму, не быть приверженцем обычая, выставляющего в глазах света храбрость и благородство?