Станция метро «Маяковская» была ярко освещена лампами дневного света, вмонтированными в круглые ниши на потолке. Американская туристическая группа стояла на перроне, восхищаясь архитектурой станции – ее легкостью, стройностью, удачным сочетанием геометрического рисунка на мраморных квадратах светлого пола с взлетающими вверх изящными изгибами многочисленных стальных арок.
Спешащие мимо них к поезду москвичи завистливо косились на ухоженных иностранцев, некоторые замедляли бег, с откровенным интересом разглядывали их и снова торопились дальше. Было около пяти вечера, в Москве наступал «час пик»…
– Ну? Теперь ты можешь сказать, о чем с тобой говорил Олег? – Элизабет крепко держала Таню за локоть, словно опасаясь, что она убежит.
– Ничего особенного. Я же тебе сказала, все в порядке! Завтра мы улетаем домой. Я тоже, – Таня с трудом улыбнулась, пытаясь успокоить подругу. Не могло быть и речи о том, чтобы рассказать Элизабет о сделке с КГБ.
– Они что – нашли их?! – ужаснулась Элизабет.
– К счастью, нет, – вырвалось у Гур. Но она тут же поспешно добавила бодрым тоном: – Это ничего не меняет! Завтра мы улетаем!
– А как же Джуди?! И почему они вдруг решили тебя отпустить?
Таня молчала.
– Я энаю! – вдруг сказала Элизабет. – Они тебя обманывают! Они тебя никуда не отпустят, но они хотят, чтобы мы уехали без скандала. Они посадят нас всех в самолет, а тебя задержат в последнюю минуту – скажут, что у тебя в чемодане наркотики. Ты понимаешь? Я видела по телевидению – они так делают!..
Таня вздохнула:
– Элизабет, не говори глупостей…
– Владимир Владимирович Маяковский! – торжественно произнес Олег, подводя всю группу к высокой светлой статуе поэта в глубине зала станции. – Великий советский поэт! В его честь названа эта станция метро и площадь над ней. Он первый среди поэтов воспел Октябрьскую революцию…
Да, Таня помнила этого грубого задиристого поэта-футуриста. В конце 18-го года, пятнадцатилетней девчонкой она даже была на вечере футуристов в Политехническом музее. Высокий, молодой, красивый Маяковский потрясал тогда зал своим голосом и своими яростными стихами. «Кто там шагает правой? Левой! Левой! Левой!» – громовым басом Революции приказывал он, казалось, всему миру. Потом, уже в конце двадцатых годов, он – в одно время с Таней – побывал в Париже уже в роли признанного советского поэта и, она читала, написал в своих стихах: «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли – Москва!» Но, вернувшись в Москву, он через пару лет застрелился. Русские эмигрантские газеты писали, что чуть ли не по приказу самого Сталина Маяковского затравили критики, а потом посмертно Сталин назвал Маяковского «лучшим, талантливейшим поэтом эпохи». Говорят, это был один из любимых Сталиным приемов – точно так же он поступил с Горьким, Кировым, Орджоникидзе…
И вот он стоит перед ней – Владимир Маяковский, молодой, не старше двадцати пяти – действительно, почти такой, каким она видела его в 18-м году. Господи, что за превратности судьбы! Этот позер, повеса, футурист, расхаживавший по Москве в «желтой кофте фата», стал историей, классиком литературы, а она, та самая девчонка, которая завороженно слушала его почти семьдесят лет назад, стоит перед его памятником!..
– декламировал Олег знаменитое, переведенное на все языки мира стихотворение Маяковского. Женщина из Чикаго, закрыв глаза, слегка раскачивалась в такт жесткому ритму. Кто-то из туристов улыбался, кто-то тихо постукивал ногой. А на некотором расстоянии от группы те самые советские люди, о которых с такой гордостью писал поэт, штурмовали двери электропоездов, толкая и давя друг друга. Когда Олег закончил читать стихи, американцы громко зааплодировали, что вызвало некоторое изумление и даже оторопь спешащих мимо них русских.
– Наша следующая остановка – станция «Белорусская», – объявил Олег. – Прошу за мной. Не расходиться, держитесь все вместе. В Москве сейчас «час пик», вас могут и толкнуть. Но, в общем, народ у нас гостеприимный! Вот смотрите! – и он громко, на всю платформу, сказал по-русски: – Товарищи! Пропустите иностранных туристов! Пожалуйста!