Русская сила графа Соколова

– На почве ревности многие преступления совершаются. Тут прочитал в «Полицейском вестнике» замечательную статью, автор пишет о преступниках «по страсти». Повышенное половое влечение часто толкает на преступления. Помню, у нас в полку… – На мгновение задумался, махнул рукой. – Впрочем, к делу это не относится. О чем говорить? Бродский сам во всем признался. И яд у него нашли. И часы Кугельского. Подлец, одним словом!

Соколов хитро прищурился:

– Стало быть, и ты, Сергей Фролович, был на волоске от смерти?

Сычев выпучил глаза:

– То есть?

– Ты ведь тоже пользуешься у Сарры успехом.

Сычев на мгновение смутился, зачмокал губами, но решил последнюю реплику пропустить мимо ушей. Он лишь с самым глубокомысленным видом повторил:

– История романтическая, да-с! Трудно в нее поверить, но двое свидетелей видели, как Бродский насыпал в пиво Кугельскому белый порошок, а сам после этого быстро ушел из трактира. Несчастный выпил пиво, вскоре начались резкие желудочные боли, изо рта пошла пена и – летальный исход.

Соколов вопросительно поднял бровь:

– Так как же Бродский мог похитить с мертвеца часы, если он ушел прежде, чем Кугельский умер?

Сычев невозмутимо продолжал:

– А может, он часы прежде взял – поносить, а отравил, чтобы не возвращать? Эх, Аполлинарий Николаевич, это такой народец ушлый, что его и не поймешь – пройдохи.

– Скажи, Сергей Фролович, зачем богатому человеку рисковать ради какого-то пустяка – часов?

Сычев помахал пальцем:

– Нет, Аполлинарий Николаевич, не знаете вы этих прохиндеев. Они чем богаче, тем жаднее. И потом, как я заметил – чувство ревности толкает на самые мерзкие поступки, на кровавые.

Соколов усмехнулся:

– Говоришь, двое свидетелей? И фамилии свидетелей – Годлевский и Ярошинский? Так?

Сычев не смутился, напористо ответил:

– Они самые, а что?

– Фигуры очень непристойные. Первый три раза сидел за воровство, второй отбыл семилетнюю каторгу за грабежи.

– Ну и что? У них неприязненных отношений с Бродским не было, их показания заслуживают доверия. Сам Бродский куда отвратительнее их обоих.

Соколов расхохотался:

– Но деньги у него ты не брезговал брать! Не ошибаюсь?

Сычев шумно задышал, раздул щеки:

– Какие деньги? Чтобы я, кавалерийский подполковник, у какого-то торговца стал деньги брать? Никогда!

– Неужто запамятовал? Две тысячи – это большие деньги. И расписочку давал.

Сычев сидел, потупив взор в пол, стиснув зубы. Нервно дернул головой:

– Поклеп, оговор! Это Бродский нарочно сочинил, клеветник позорный.

Упорное запирательство

Соколов продолжил самым ласковым голосом:

– Сергей Фролович, бери лист бумаги и пиши объяснительную записку.

Сычев упрямо помотал головой:

– Не брал! И писать не буду.

– Вот как? Не хочешь признаться в малом?

– Не в чем признаваться.

Соколов задушевно продолжал:

– Нет, не уважаешь ты меня, Сергей Фролович, совсем ко мне не испытываешь ни почтения, ни страха. И напрасно! Тогда тебе придется отвечать за вымогательство двухсот тысяч и за прочие художества. Это я тебе обещаю.

Сычев так и подскочил в кресле, театрально взмахнул руками и выпучил глаза:

– Каких таких двухсот тысяч?

– Потерял память? Бедняга! – Вздохнул. – Неужто лечиться на Сахалин поедешь? Жалость какая! Ведь еще и лишат всех прав состояния.

– Одни ваши фантазии!

– Видит Бог, я не кровожаден. Последний раз говорю: одумайся, не запирайся! Ведь ты такой мужественный, такой прямой и честный. Лай, к примеру, тебе два-три эскадрона, да ты впереди всех понесешься на боевом скакуне, первым влетишь с шашкой на вражеские бастионы. Чего здесь ты трусишь? А? Обещаю: если будешь мне помогать распутывать это дело, сделаю все возможное, чтобы облегчить тебе участь. Ну?

Сычев долго молчал, громко сопел. Наконец, твердо что-то решив, взмахнул от груди рукой, сказал, как отрезал:

– Ничего не знаю, ничего не ведаю: денег у этого пархатого Бродского не брал, расписки не писал. И про двести тысяч не слыхал. Это мои завистники клевещут.

– Это какие завистники?

– Будто сами не знаете!

– Я-то знаю, но хочу проверить! Об одном и том же мы говорим?

– Клеветники эти – мой бывший помощник Шанларук и бывший агент Заманский.

– Бывшие? Стало быть, ты выгнал их со службы?

– А что, я чай пить с ними должен? Все-то вы на меня клевещете. Интриги! Я чист как стеклышко. За ваше самоуправство еще ответите!

Соколов поднялся на ноги, отчего головой вознесся высоко над собеседником, резко перейдя на ледяной тон, сказал:

– Что ж ты, «стеклышко», объявил мне войну? Видимо, в силу провинциальной ограниченности ты, Сергей Фролович, плохо представляешь, с кем решил единоборствовать. И переоценил свои возможности. Теперь пощады от меня не жди.

– Я завтра утром должен по делам службы ехать в Луганск.

– Завтра утром, ровно в десять, ты будешь отвечать на мои вопросы. Взять с тебя подписку о невыезде?

– Нет, не надо. Но у меня есть начальство…

– Полицмейстера и губернатора я поставлю в известность. Но не вздумай мешать следствию, давать плохие советы Годлевскому, Ярошинскому и прочим соучастникам. Я ведь быстро все прознаю.

– Какие советы?