Подлинность этого заявления, однако, не очевидна. Так, альтернативная запись речи Киприана, сделанная секретарем шведского посольства, придает тому же пассажу совсем другой смысл: «…в старинных хрониках есть сведения о том, что у новгородцев исстари были свои собственные великие князья… так из вышеупомянутых был у них собственный великий князь по имени Родорикус, родом из Римской империи» (…udaf det Romerske Rikedt benemd Rodoricus)».
Интересно в этой связи, как отмечает историк В.В. Фомин, что в многочисленных документах Смутного времени, в т. ч. касающихся приглашения шведов на престол – будь то в Новгороде или в Москве – нигде не говорилось о том, что варяги и Рюрик (или Родорик) – это шведы. Что особенно важно, не было их и в собственно шведских источниках, в т. ч. в трех обращениях короля Карла IX к русским, где такие указания были бы весьма кстати (Фомин, с. 29).
Некоторые авторы считают, что в официальном протоколе Выборгских переговоров с ведома влиятельных «шведских вельмож» был совершен прямой подлог подлинных слов новгородских представителей с апелляциями к далекому прошлому и происхождению русской царской фамилии «от варежского княженья, от Рюрика». Другие – что шведы, не зная как перевести «варежского», без злого умысла записали его как понятное им Sverige (шведского). Третьи полагают, что новгородцы в ходе сложных, подчас двусмысленных дипломатических маневров действительно делали какие-то намеки шведам на якобы совместное историческое прошлое.
Но кто бы ни сделал первым заявление про «шведского Рюрика», переговоры закончились ничем и на фоне неудачных попыток склонить русских и, в частности, новгородцев к переходу под власть шведской короны у дипломатов Стокгольма появилась идея подкрепить этот переход историческими аргументами. Или, по выражению А.Г. Кузьмина,
Такая «историческая подготовка» к территориальным притязаниям была совершенно в духе того времени (как, впрочем, и не только того). В частности, в конце XVI – начале XVII вв., указывает В.В. Фомин, велась историографическая война между Швецией и Данией. В ней участвовал и вездесущий Петрей, вызвавший своим «вторжением в датскую историю» столь бурный гнев датских властей, что они потребовали его уголовного наказания.
При этом в своей версии, точнее, как он подчеркивал гипотезе ранней русской истории Петрей был еще относительно щепетилен. Впрочем, его последователи довольно быстро эту щепетильность отбросили.
Например, в 1671 г. шведский королевский историограф Юхан Видекинд уже постулировал, как непреложную истину: «Из древней истории видно, то за несколько сот лет до подчинения Новгорода господству Москвы, его население с радостью приняло из Швеции князя Рюрика». Не только князь, но и слово «варяги», «явилось из Швеции», в свою очередь, утверждал О. Рудбек. По его словам, Швеция раньше называлась Вергион, «Варгэён» (Warg"o"on) от творимого ее обитателями «великого разбоя на море, поскольку волки (Wargur) – это те, кто грабят и опустошают и на суше, и на море»[75]
.Надо сказать, что в своих исторических заявлениях шведы исходили не только из актуальной политики. Они действовали под влиянием общей моды того времени, когда с возрождением интереса к античным авторам возник спрос на поиск своих национальных корней через новую мифологию. Как уже упоминалось вначале, такую мифологию исторического «скандинавоцентризма» в духе Швеция – Гиперборея и источник европейской культуры, как раз в начале XVII в. начали развивать Ю. Буре и его последователи. Только в случае «варягов» в орбиту скандинавоцентризма затягивалась уже не античная, а русская история.
В XVIII в. эту мифологию, исходя уже из собственных соображений, так или иначе поддержали приехавшие в России ученые-немцы. Впрочем, по словам Л.П. Грот, к идеям Буре и «рудбекианству» они подтянули еще идеи философов-просветителей. В частности, теорию Общественного договора Ш.Л. Монтескье, согласно которой государственности с наследственной властью предшествовал период свободы и народоправства с выборными правителями. Ее использовал в диссертации Г.Ф. Миллер, утверждая, что Рюрик был первым «избранным правителем», а до того «новгородцы были без владетелей». В свою очередь, А.Л. Шлёцер опирался на «Опыт о нравах и духе народов» Ф.М. Вольтера, призывавшего очищать историю от всего «чудесного и фантастического»[76]
.